Василий Журавский - Большая судьба [Болгарские очерки и рассказы]

Сын, слышавший нечто о подвиге Ивана Сусанина, также, очевидно, затаил сомнение относительно истинного имени своего нового друга. А у него что на уме, то и на языке. Спустя несколько дней Иван, не скрывая обиды, обратился ко мне с претензией:

— Он не верит, что я вправду Иван Сусанин!

«Он» — это сын.

— Я Иван Сусанин, и дедушка моего папы тоже был Иван Сусанин. Он завел турок в болото… За это турки его и убили!..

Тут и я понял, что парень говорит правду. Хотя не учел одной особенности детской психологии: ребенок легковерен, но если он заподозрил, что ему не верят, то мобилизует все находящиеся в его распоряжении средства, чтобы доказать свою правоту, и прежде всего постарается заручиться поддержкой взрослых.

Не далее как на следующий день Иван ждал нас в «Аллее славных» вместе с женщиной лет шестидесяти пяти, одетой в темноцветный суконный наряд, какой носят в селах Фракийской долины ее сверстницы. Из-под косынки, покрывающей голову, ниже пояса падала каштановая коса. В фракийских селах, разместившихся у подножия Родоп, женщины всю жизнь не расстаются со своею косою — гордостью девичьих лет.

— Это моя бабушка, — сказал Иван, бросив на сына взгляд Георгия-победоносца.

— Действительно, бабушка, — подтвердила женщина певучим фракийским говором. Видимо, Иван успел внушить ей, что мы Фомы неверующие и что в каждом слове нас нужно убеждать. И добавила: — Я мать его отца, Иванка!

— Очень приятно познакомиться!

— Вернулся вчера мой внук из забавачницы и заявил: «Тебе непременно нужно повидаться с моими друзьями-братушками, а то они не верят, что я Иван Сусанин». Вот я и пришла… Вы, внучата, идите вперед, — обратилась она к детям, — поговорите о своем…

Иван, уверенный в бабушке, как в самом себе, тотчас схватил моего сына за руку. Дети оставили нас вдвоем.

— Ум-то у них детский, — пропела баба [48] Баба — бабушка. Иванка, глядя вслед скачущим ребятишкам, — а уже понимают, что такое героизм. И, поди, уже мечтают, как самим свершить подвиг. Да и то правильно: с колыбельки им песни про гайдуков поем, сказки-были рассказываем. А они все впитывают в себя, как песок дождевую воду. Ни капли не испаряется!..

Улыбнувшись чистыми, спокойными глазами, бабушка Иванка проговорила тихо, словно бы остерегалась, что ее услышит внук:

— И никакие мы не Сусанины… Ивановы мы. Внук — Иван. Отец его, мой сын, — тоже Иван. Отец моего сына — опять же Иван. И его отец, то есть мой свекор, — Иван. А у нас до последнего времени — вы-то, наверное, знаете — фамилия в народе давалась по имени деда. И в зависимости от этого в каждом поколении она менялась. Только теперь ее закрепляют навечно. В нашем роду фамилия была постоянной, потому что все мужчины крестились Иванами!..

Дети подошли к читалищу, оглянулись и, помахав нам ручонками, скрылись за порогом. Мы с бабушкой Иванкой вернулись в парк, и там, на скамеечке под липой, она продолжала свою повесть:

— Среди славянских народов имя Иван было распространено больше всего в России. Наши отцы и деды возлагали на страну братушек все свои помыслы избавления от оттоманского рабства. И они величали русский народ почтительным именем Дядо Иван, то есть Дедушка Иван. А особенно пламенные русофилы нарекали и своих сыновей Иванами. Так издавна повелось в роду моего мужа и, кстати, в моем роду. Заметьте, я ведь тоже Иванка!..

Когда старая женщина говорила о России и о своей большой родне — болгарских Иванах и Иванках, неизменно хранивших святую любовь к стране Дядо Ивана, ее голос становился еще певучей.

— Я не знала своего свекра. Его убили турки накануне Апрельского восстания семьдесят шестого года. Ивану, моему будущему мужу, тогда еще не сравнялось и годика. Свекор работал лесничим и жил со своей семьей в глухом бору. Те, кто его помнил, рассказывали, что он отличался диковинной силой: стреноженного коня мог взвалить на спину и унести. Зимою и летом по селам бродили турки, собирая с крестьян дань: одни — на султана, другие — на пашу, третьи — на янычар… Проще сказать, обдирали народ, как барашка. Заглядывали сборщики податей и в хижину лесника. Они ходили не в одиночку, а группами — по три человека. Лесник сполна расплачивался с ними, угощал лютой, собственного изделия ракией и вызывался проводить «дорогих гостей» до ближайшей хижины. Их дорога лежала по болоту, мимо Мертвого озера… Свекор, как рассказывают, всегда имел при себе палку из дренового дерева — кизила — с набалдашником. Мало ли с каким зверем в лесу тропа сведет! Этой самой палицей он и приканчивал турок. Трупы зарывал в болотной трясине, а золото и деньги, отобранные у крестьян, раздавал семьям гайдуков. Но турки в конце концов напали на его след. Они завели бая Ивана в ту же трясину возле Мертвого озера и там убили.

Бабушка Иванка минуту молчит, словно почитая память своего свекра-героя, затем возвращается к рассказу:

— В моем родном селе, куда перебралась семья покойного свекра, был учитель, который очень любил песню, музыку и играл на всех инструментах. Он-то и организовал при народном читалище самодеятельную певческую группу. Мы с Иваном вступили в нее. Росли-то голосистыми: у меня — сопрано, у него — бас. Наш хор пел народные песни, разыгрывал сценки из народных обрядов… Однажды к празднованию двадцать пятой годовщины освобождения Болгарии от турецкого рабства учитель подготовил с нами сцены из оперы Глинки «Иван Сусанин». Перед началом постановки он рассказал зрителям-крестьянам содержание оперы. Старшие, конечно, вспомнили подвиг и смерть бая Ивана, похожие на подвиг и смерть русского крестьянина Ивана Сусанина. А когда Иван, сын бая Ивана, кончил петь знаменитую предсмертную сусанинскую арию, то весь зал плакал!

Бабушка Иванка встала, привычным быстрым движением правой руки поправила свою косу и с задушевной лаской проговорила-пропела:

— Ивановы мы по паспортам. Но в родном селе нас зовут Сусаниными. С того самого времени, когда мы поставили сцены из оперы Глинки. Каждое лето я с внуком провожу в селе. И ему слаще меда услышать от старших обращение «Сусанин». «Когда вырасту, — говорит он, — запишусь в паспорте Сусаниным. Имею право!» Упорный парнишка. И в кого он такой пошел?!. Да и то сказать, есть в кого!..

Я проводил бабушку Иванку до дому и, прощаясь, поцеловал ей руку, как целуют в Болгарии руки сыновья своим матерям.

На другое утро Иван ждал нас у бюста Христо Ботева один. Еще издали он крикнул по-русски:

— Здравствуйте, дядя!..

Подумав, все-таки добавил свое неизменное:

— Братушка!

А я ответил:

— Здравствуй, Иван Сусанин!

И мы, как мужчина мужчине, пожали друг другу руки.

1959 г.

Пара резвых дунайских рысаков, мчавшихся по шоссе во весь опор, повернув на проселок, тащит бричку медленным шагом. Перепадающие чередою снега и дожди превратили чернозем в такую жидкую кашу, что колеса вязнут по самую ступицу. Впрочем, другим видом транспорта по этой грязи не проберешься. Разве только гусеничным трактором…