Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

Когда мне исполнилось двадцать, я устроилась на работу в самую крупную государственную металлургическую компанию, и меня распределили на открытый склад металлургического сырья. Сначала я была крановщицей, а потом проверяла качество стали с помощью спектрального анализатора. Тогдашняя я так сильно ненавидела красные и синие рабочие спецовки, красные каски, белые полотенца, которыми мы обматывали шею, громоздкие изоляционные сапоги, рабочие перчатки; вся юность скрывалась и смазывалась за мрачными настроениями, а еще я гневалась на судьбу. Несколько моих одноклассников, которые работали в правительственных бюджетных организациях, зашли на завод меня навестить; я как раз топала со склада, не успев переодеться: все лицо в пыли, глаза стеклянные, под мышкой рабочие перчатки, пропитанные машинным маслом, а в руках старая эмалированная чайная кружка. Благодаря ветру я принесла с собой со склада леденящий холод и сильный запах железа. Увидев меня, одноклассники расхохотались, разумеется, в их смехе не было никакого сарказма, но я тут же осознала, что у меня появилась своя особая аура — аура нижних слоев населения. Один мрачный день сменял второй, за ним наступал точно такой же третий, я начала бегать, и в водовороте бега мои обиды и гнев постепенно разрастались, пробуждая ярость, мне хотелось во что бы то ни стало взбежать на высоту, покинуть это место.

Мне так не нравилась тогдашняя Хун, приспособленка, на все согласная ради роскоши, мелочная и запальчивая, но что самое неприятное — возомнившая о себе невесть что. В тот момент я даже не осознавала, как подчеркивают молодость девушки сталелитейный завод, физический труд, техника, механическое оборудование, моторы, вагонетки, лазерные датчики, электросварка и вымазанная в машинном масле синяя спецовка. Много лет спустя писательница по имени Сай Жэнь гордится всем этим, и более того, время от времени наперекор другим смакует грубую эстетику. Уйдя с завода, я больше никогда не бывала на том открытом складе, моя жизнь отдалилась от ржавчины, лазерных датчиков и таких неприглядных сопутствующих элементов, как физические усилия и испарина. Сейчас, стоит мне заговорить о том складе, как я прихожу в такое возбуждение, что руки трясутся на клавиатуре, а из глаз брызжут слезы. Столько раз поздними вечерами под ясным звездным небом Хун бежала, похожая на блестящую черную лошадку, вскидывающую сильные копыта, словно крылья, и от ее одиночества разрывалось сердце.

Склад располагался рядом с рекой, и ветер, всхлипывая, дул от воды, кружился, а потом проникал вглубь склада. Высокие бункеры простирались на двести с лишним метров, четырьмя рядами по пять бункеров в каждом. Погрузочные краны густо стояли, словно колосья в поле, на земле покоились рельсы, а свет далеких прожекторов время от времени скользил по складу, заставая врасплох голозадых парней и девушек, замерших в растерянности, а с высоты кранов раздавался дикий хохот. Хун гнушалась водиться с такими пошлыми людишками, она чинно-благородно брала книгу, делала кислую физиономию и ни на кого не обращала внимания. Иногда, наблюдая за жизнью бригады, Хун могла порадоваться, но очень и очень редко. Желание убежать повыше ни на минуту не покидало ее. У рабочих характеры прозрачны, как вода, почти нет секретов. Все получали одинаковую зарплату и делали одинаковую работу, их радости и горести были просты и прямолинейны. В том мире не существовало никаких более масштабных целей, в той жизни, ограниченной смертью, люди целыми днями кружили вокруг денежного приза, готовы были пойти на все, чтобы надуть предприятие, и спекулировали ради крошечной выгоды. Здесь как на ладони представали тепло и доброта человеческих взаимоотношений, а также такие нелицеприятные качества, как глупость и никчемность неудачников. Поскольку я не следовала слепо за толпой, то оставалась одиночкой. У меня почти не было друзей. Как-то раз один парень при мне сально пошутил, и я влепила ему пощечину. Ох, та Хун действительно мне не нравится… Чтобы больше не быть простой крановщицей, я под предлогом близорукости и невозможности выполнять высотные работы написала руководству завода четыре заявления подряд, в которых с жаром требовала, чтобы меня сняли с должности. В конце концов, после того, как я несколько раз специально допустила промахи в работе, эта позорная махинация увенчалась успехом, и мне вручили лазерный датчик. Если судить по названию, то новая работа даже имела некую интеллектуальную составляющую, я стала профессионалом более высокого класса, однако по-прежнему пребывала в унынии. Эх, тогдашняя Хун действительно мне не нравится!

Я довольно долго работала в ночную смену с одиннадцати вечера до семи утра следующего дня. Выходить на проверку нужно было дважды — в двенадцать часов и в два часа ночи. Крановщики загружали сырье, доставленное по железной дороге на склад, а потом мы со специальными спектроскопами проверяли качество сырья, классифицировали его и маркировали. В пятом часу работу доделывали, и рабочие возвращались каждый в свою бригаду и ложились вздремнуть. А я начинала бегать по пустому складу. Я не могла уснуть, огромная энергия моей молодости оставалась нерастраченной, мой энтузиазм некуда было применить, и я бежала. Моя отправленная в ссылку молодость и книги, которые я читала запоем, твердили об одном — о безответной любви. Я была тайно влюблена в красавца-комсорга, но считала ниже своего достоинства признаться ему в этом, и в итоге чувствовала себя неполноценной и усилием воли подавляла тоску. В то время я бесконечно раздувала ежедневные маленькие горести и бегала, вернее, плавала в бескрайних глубинах ночи. Бегала, пока небо над рекой не приобретало молочно-белый оттенок, предвещая рассвет; бегала, пока заря не окрашивала горизонт в красный цвет.

Однажды я услышала чей-то топот прямо за моей спиной, и волна ужаса прокатилась по телу. Маньяк? Я резко развернулась, приготовившись противостоять незнакомцу. Чей-то силуэт приблизился, и я узнала Сяо Цзюй из нашей бригады. Девушка, запыхавшись, с трудом произнесла: «Хун, это я, Сяо Цзюй». Сяо Цзюй была очень полной, летом ее ляжки при ходьбе так терлись друг о друга, что появлялись гнойные раны. В профиль из-за тучных щек даже кончика носа не видать, а в глазах застыло сожаление, какое бывает, когда человек провинился и ждет, что его отругают. Работала Сяо Цзюй хуже всех, никто не хотел трудиться с ней в паре. Слабая, робкая, неразговорчивая, и у нее не было друзей. Хун так же, как и остальные, проявляла свой снобизм, ни разу и взглядом не удостоила эту некрасивую толстуху, не говоря уж о том, чтобы подружиться с ней. Я продолжила бежать, словно Сяо Цзюй — пустое место, а потом и вовсе погрузилась в свой мир. Однако толстая глупая Сяо Цзюй сделала вид, что меня тоже не существует, и пробегала вслед за мной до рассвета. Потом она несколько ночей подряд снова приходила, мы по-прежнему молчали, сосредоточенно бегая каждая сама по себе. Однако я выходила на пробежку не каждый день, могла пропустить из-за сильной усталости, дождя, тревоги или непонятной хандры и нервозности. Коллеги называли мои пробежки «занятиями спортом», но я бегала так давно, что они, хоть иногда и подшучивали, что у меня поехала крыша, в основном не обращали внимания, однако после того, как ко мне присоединилась эта Сяо Цзюй, мне стало как-то не по себе. Мне казалось странным, что под покровом ночи две молодые девушки молча бегают по открытому складу металлургического сырья. Я не могла объяснить, в чем несуразность этой ситуации, но ощущала себя полной дурой. Поэтому однажды ночью на полпути я вдруг внезапно развернулась и убежала. Я вернулась в комнату отдыха нашей бригады, на улице пошел сильный дождь, и я в душе радовалась, что вовремя вернулась и не попала под ливень, а та дуреха на открытом складе, где негде спрятаться, промокла до нитки. Я вышла из душа, дождь пошел на убыль, а Сяо Цзюй так еще и не вернулась. Мной овладело любопытство, я бросила полотенце и со всех ног помчалась на склад, где оторопела от увиденного: мокрая насквозь толстуха в мокрых рабочих штанах, прилипших к ее толстым, словно бочки, ляжкам, высоко задрав голову, не глядя под ноги и даже не пытаясь обогнуть лужи, неторопливо и неуклюже бежит, словно в замедленной съемке, лицо ее при этом выражает восторг. Я так поняла, что она наслаждается ощущением полета, пока никого нет рядом. Это прекрасное чувство, я тоже испытывала нечто подобное. Но важнее всего то, что меня внезапно охватила печаль за себя и за нее — мы обе так одиноки.