Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

До наступления первого октября отец с дядьями забронировали обратные билеты. Тетушка уговаривала их погостить еще несколько дней, но они ответили, что дома есть дела. Тетушка не стала настаивать.

Как и все деревушки, раскиданные по равнине Хэда, наше село напоминает еще не раскрытую книгу в зеленой обложке. В листве деревьев ютятся ветер, птицы и дела минувших лет. Приземистые дома, словно вяжущие язык плоды мелии, сплошь покрыты следами, которые оставило после себя время. Пруд в зарослях зеленой травы посреди деревни похож на зеркало, от него исходит мягкий, приятный свет. Кажется, что широкую глинистую дорогу проложил порыв ветра, который затем умерил свой пыл и принялся дуть на копны сена, гумно, огороды, дворы, пристань, задние дворы, проникая в каждый деревенский уголок.

Протекающая здесь река Уси несет с собой печальные песни рыбьих стай и отражение бескрайней синевы небес, придавая деревушке опрятный и свежий вид. После дождя речная вода становится мутной, образуя многочисленные воронки и увлекая за собой мелкий мусор с верховьев реки: циновки, ветви деревьев и рваную одежду. В детстве я не знал, где река берет свой исток и куда впадает. Я даже не знал ее имени. Я был невежествен, ничего не ведая ни о реке, ни о времени, ни о мире.

Больше всего мне нравилось находиться дома. Когда я вспоминаю наш старый дом, на память приходят красный бабушкин сундук и дневник отца в черном переплете. Я помню наш стол, лишенный глянцевого блеска. Его тусклый мрачный вид внушал мне беспокойство. Этот стол был самым древним предметом в доме. В его незыблемости таилось суровое величие. Со двора внутрь проникало сияние желтой глины. Каждая вещица в доме была мне знакома. Я знал, что метла из рисовой соломы стоит за серой дверью. Ведра с рисом держали у бабушки под кроватью. В курятнике лежали сваленные в груду сельскохозяйственные инструменты, хранились корзины с рассадой и тазик для мытья ног.

Дом был мал, меньше некуда, потолки — низкие, ниже некуда, внутри — тускло и темным-темно. Внутренний двор был размером с полкомнаты, в доме — одна комнатушка, которую перегораживала циновка. Внутреннюю половину отвели родителям под брачные покои. Здесь все было красного цвета: резная кровать, малый комод, шкаф, стол, деревянный стул. Плетеный короб, в котором хранилось постельное белье и верхняя одежда, громоздился на шкафу, а сверху лежало нечто, завернутое в коричневый платок и напоминавшее дневник в кожаном переплете. Во внешней половине комнаты стояли бабушкины кровать и кресло. Если сесть в кресло, раздавался резкий скрип, похожий на бабушкин кашель.

Очаг находился перед бабушкиной кроватью. Разумеется, он был весь черный от копоти. С потолка свисали два крюка: один — для керосиновой лампы, другой — для овощной корзины, куда от случая к случаю клали помидоры, зеленые финики, сочные медовые персики и водяные орехи. Посудный шкаф стоял в углу, в нем хранилась фарфоровая посуда с голубой росписью, на которой было отпечатано имя отца. Помню, что в то время мне больше всего нравилось сидеть на кухне на соломенной циновке.

В печи было черным-черно. От прогоревшей рисовой соломы шел слабый аромат. Яркие искры дарили мне ощущение тепла. Перед дождем всегда дул сильный ветер. Дым не находил себе выхода и попадал обратно в комнату. Тогда дом наполнялся едким запахом гари. Начинался дождь. Он барабанил по зеленой черепице крыши. Я лежал в объятьях бабушки и слушал всякие мрачные истории под дробь дождя. Мне было несказанно тепло и приятно.

Перед воротами находилось гумно. Его окружал зеленой стеной высокий орешник. Южнее проходила главная деревенская улица, усеянная угольным шлаком. В детстве я часто сидел на пороге, играя комками глины и внимательно наблюдая за прохожими. Еще южнее протекала река Уси. Вымощенная зелеными плитами пристань утопала в прозрачной воде. Два склонившихся тополя переплелись ветвями, образуя зонтик.

Летом после полудня, дождавшись, когда взрослые уснут крепким послеобеденным сном, я выскальзывал из дома и бежал на пристань. Среди водорослей плавали рыбы, скользя меж них так же ловко, как я улизнул со двора. С реки дул ветер, он приносил с собой частицы водяного пара. Временами слышались далекие крики птиц. Из-за этих криков все вокруг: копны сена, кучи золы, дома, свет — все-все казалось мне незнакомым. У берега росла мелия, одинокая, совсем как я. Иногда с ее ветвей с плеском падал в воду плод.

Был июль, солнце перевалило за полдень. Вороны крепко спали, устроившись в тонком слое ила. Люди улеглись в бамбуковой роще на кроватях из бамбука и укрылись от солнечных бликов большими веерами из пальмовых листьев. У въезда в деревню под сенью гигантской старой софоры перед большим квадратным отполированным временем столом старики собрались за игрой в кости. Земля усеяна втоптанными окурками сигарет. Продавец чая и закусок раскинулся в кресле-качалке. Наигрывая на флейте, пришел старик из соседней деревни, собиравший ржавый лом. У входа в деревню он купил чашку чая и, обмахиваясь летней шляпой, как веером, следил за игрой. Одинокая равнина, одинокое небо, одинокие дома, одинокое детство…

В том году мне было то ли три, то ли пять лет, я точно не помню. Все равно те времена остались в далеком-далеком прошлом. Когда начинаю вспоминать, что-то помнится ясно, а что-то теряется во тьме. В конце июля бабушку похоронили посреди пшеничного поля.

В июле деревню наполняло тихое очарование. Дома, напоминавшие белых голубей, пламенеющие стога сена, улочки — как прожилки у листьев, навевающие тоску колодцы и кучи пепла, — все это скрывалось в тени деревьев, словно погрузившись в воспоминания о счастье. Ветер смешивал свежий, сладкий аромат поливного риса с запахом глины и приносил из-за темно-зеленой линии горизонта розовато-лиловую улыбку бобовых соцветий. Ветер скользил над просторами и безбрежным безмолвием полей, несся сквозь чистое, прозрачное небо и непостижимый поднебесный мир и останавливался перед деревней, чтобы перевести дух. Широкая дорога из глинозема сплошь поросла очереднопыльником, крестовником и индийской астрой. Их стройный хор тянулся до следующей деревни, до селений, напоминавших лоскутки одежды, и уносился в неведомые дали. По обеим сторонам дороги, ведущей в деревню, высились стройные тополя. Они держали друг друга под руки, словно играли свадьбу. Ветер пронизывал их насквозь, доставляя благопожелания в каждый деревенский уголок. Некоторые ворота были полураскрыты, но большинство — широко распахнуты, и ветер попадал прямиком в пустые внутренние дворы. Судя по влажной земле, недавно здесь прошел дождь. Он как раз возвращался к себе домой. На стенах виднелось несколько пятен плесени — фотокарточки, которые оставил дождь в свой прошлый визит. Кувшин из фиолетовой глины на длинном столе был наполнен чаем. Несколько беспорядочно расставленных стеклянных стаканов погрузились в сон. На их боках голубели цветы, очертаниями напоминавшие подсолнечник. Над столом вилась муха, исполняя затейливый танец. Она вставала на цыпочки и кружилась, по ее лбу сочился пот, а ветер усаживался в кресло из бамбука и любовался этой пляской.