Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

Ночью хозяйка не выходила у меня из головы, я поняла, что до этого дня совсем ее не знала. Хозяйка исполняла свои обязанности как нельзя лучше. Ей был известен каждый шаг девушки с третьего этажа, каждый шаг остальных жильцов — и каждый мой шаг. Я содрогнулась от ужаса. Вспомнила тот вечер, когда мы, скрестив ноги на двуспальной кровати, возились с пологом и болтали, и я была благодарна ей, а она наметанным рентгеновским глазом уже просканировала мою комнату, определив мой возраст, занятия, увлечения. Помню, как она едва заметно дернулась, увидев груду книг в спальне, но ничего не сказала. Может быть, вся ее любезность ко мне появилась только из-за этих безмолвных книг. В них была мощь сорной травы, растущей во льну [183] «Сорная трава сама прорастает во льну» — цитата из трактата «Сюнь-цзы». .

Ночью мне приснился сон: огненно-красная гоночная машина с плаката больше не мчится по трассе, а падает в темно-синее море. Пока она летит вниз, ослепительный свет фар льется в глубину океана, ярко освещая давным-давно укрытые тьмой уголки — на миг все складки морского дна стали видны как под лупой. А потом машина медленно-медленно скрылась под водой.

Когда в середине августа я сказала хозяйке, что съезжаю, она ничуть не удивилась, лишь равнодушно хмыкнула:

— М-м.

Штопая день за днем пространство между севером и югом, я заразилась меланхолией переезда, и не было от нее лекарства [184] «Штопая день за днем пространство между севером и югом…» — видоизмененная цитата из романа Чжу Тяньвэнь «Записки из глухомани» («Хуанжэнь шоуцзи»). .

Каждый вечер я стояла на балконе, мужественно верша обратный отсчет, и глядела на улицу, на крышу соседнего особняка, как она покачивается под дождем, словно плавучий остров. Сумерки сменялись тьмой, подробности пейзажа торопливо отступали, как на ускоренной пленке, с шелестом протирая мои глаза и память, добела, дочиста, и тогда я отдергивала полог, ложилась и закрывала тяжелые, как большие ящерицы, веки [185] «…тяжелые, как большие ящерицы, веки» — видоизмененная цитата из романа Чжу Тяньвэнь «Записки из глухомани» («Хуанжэнь шоуцзи»). .

Я только и делала, что собирала вещи, набив очередной чемодан или мешок, бросала его на кровать. Я была бережлива и не покупала лишнего, но за пять месяцев все равно обросла большим грузом. Как зависим человек от вещей: каждый день нам нужна кровать, постель, вода, еда, полотенце, одежда, лишившись чего-то из этого списка, мы страдаем. Да, вещи служат подспорьем в оседлом быту, но у перекати-поля жизнь превращается в адаптированную книгу с огромными лакунами между строк.

В последний вечер перед переездом, укладывая на балконе одежду, я вдруг замерла на месте — увидела, как черная ночная рубашка мягко полощется на ветру, словно сброшенная мной оболочка юности, словно останки любви [186] «…словно сброшенная мной оболочка юности, словно останки любви» — дословная цитата из романа Чжу Тяньвэнь «Записки из глухомани» («Хуанжэнь шоуцзи»). . На мгновение я почувствовала себя зародышем, запертым в черной влажно-жаркой матке Гуандуна, бессильным освободиться из заточения. В этот миг не было слышно ни плача младенцев, ни лая собак, ни пароходных гудков, ни ругани — вокруг царила мертвая тишина. За голым балконом стояла огромная величественная картина, написанная для меня одной. Сколько таких же дождливых ночей я тихо пережила наедине с собой! И это была не последняя. Истомившись в противоестественном одиночестве на съемной квартире, я отчетливо поняла: даже самая убогая и примитивная семейная жизнь лучше таких бесприютных дней, — и это стало единственной нестираемой правдой, которую я делила и с хозяйкой, и с беременной, и с девушкой с третьего этажа.

Переехав в кондоминиум с лифтом, я шла по утомительно-длинному коридору, и с каждым моим шагом над головой раздавался щелчок, и загоралась лампочка… Так я и шла навстречу свету, шаг за шагом к новой жизни — чистой, опрятной, изысканной и полной порядка. В первую ночь на шестнадцатом этаже я проснулась от шума электропилы под окном и долго не могла заснуть. Пила жужжала на разные лады, напомнив мне первую ночь на берегу Дунцзян.

Мне все хотелось выглянуть в окно и посмотреть, что это за река — Дунцзян.

Бродим по улице Люличан-си.

Древние лавочки из серого кирпича и с красными колоннами — большие и маленькие, высокие и низенькие — стоят вперемежку, цепочкой скрываясь вдали. Людей на улице немного. Мы выбрались всей семьей. Сыну семь лет, самый озорной возраст. Мы неспешно прогуливаемся, шаги наши петляют то влево, то вправо.

Вдруг по мне как будто бы медленно прокатилась волна электрического тока. Сначала волосы, потом глаза, нос, рот, гортань; дальше она спустилась к сердцу и наконец онемением разлилась по всему телу. Это что еще за заклятие меня настигло? Для такого самочувствия не было никаких причин.

Приезжая в Пекин, мы непременно посещаем район Люличан, это уже стало нашей традицией. И каждый раз мы идем туда без определенной цели и особых ожиданий — просто побродить. Историй и легенд о Люличане много: один человек в груде старья нашел вазу династии Мин времен Чэн-хуа (1464–1487); другой в интересах общественности содействовал приобретению древних произведений каллиграфии и живописи, являющихся национальным достоянием, и сумел предотвратить продажу одного такого сокровища за границу; еще кто-то немного изменил вывеску, написанную больше сотни лет назад Вэн Тунхэ [187] Вэн Тунхэ (1830–1904) — высокопоставленный конфуцианский ученый и чиновник, член Академии Ханьлинь. , и опять повесил ее, и это стало предметом досужих разговоров; а еще кто-то среди вороха старых книг обнаружил несколько обрывков листков с ксилографическими оттисками, относящихся к династии Сун, и, сличив их с книгами той эпохи, восстановил кусок, который ранее считался утраченным. Это все равно что писать письмо на бумаге с узором из цветов сливы: что пишешь и кому — не имеет никакого отношения к рисунку, очертания цветов стали фоном, равно как и приписываемые цветам сливы качества и поэтичность. Люличан и есть такая бумага для писем: что бы ты ни написал, все равно проглядывается узор основы. Хотя со временем Люличан все же изменился, как если бы древнюю картину отредактировали в Photoshop'e: подправили цвет и яркость, подкрутили контрастность и насыщенность, поработали инструментами «ластик» и «штамп», — и получилась современная версия старого сюжета. Месторасположение и атмосфера остались прежними, а вот люди сменили древние платья на современную одежду; старые книготорговые лавки превратились в книжные магазины «Чжунго шудянь» и «Старая книга»; а такие известные лавки, как «Жунбаочжай», «Хуайинь шаньфан», «Цуйвэньгэ», «Идэгэ» и лавка кистей «Ли Фушоу» [188] «Жунбаочжай» — издательская организация, печатающая водными красками с деревянных досок, основана в 1894 г. на Люличане; «Хуайинь шаньфан» — лавка на Люличане, специализирующаяся на изготовлении резных изделий из дерева, бамбука и кости, а также металлических украшениях; «Цуйвэньгэ» — лавка, в которой можно приобрести произведения каллиграфии и живописи, печати и все сопутствующие товары, основана в 1934 г.; «Идэгэ» — лавка на Люличане, торгующая изделиями ручной работы. Особую известность получила благодаря своей разведенной туши, которую так и назвали «тушь Идэгэ»; «Ли Фушоу» — эта лавка занимается изготовлением писчих кистей, названа по имени основателя. , внешне практически не изменились: книги, иероглифические свитки, картины, старинные вещицы, так называемые «четыре сокровища кабинета ученого» — кисти, бумага, тушь и тушечница… Когда меня кто-нибудь спрашивает, что такое Люличан, я обычно именно такими мазками обрисовываю эту картину, но, конечно же, это не дает полного представления о Люличане.