Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий

«Сфера любви»

«Скорбящие матери»

Разумеется, есть Ленин — главный на главной площади и масса мелких Лениных по углам

Разумеется, Орленок (в какой руке у него бомба?)

Безымянная женщина без рук и без ног возле роддома горбольницы ЧЭМК

Гипсовый Лермонтов (раньше стоял в сквере возле моего дома, с граффити «голубой» на постаменте, сейчас с перебитыми ногами, его перенесли на территорию ЧЭМК)

Гипсовый Горький (хищные чердачинские скульпторы наметили поставить на его месте памятник «Первой учительнице»)

Ну и прочее говно разных размеров, методов и стилей

Еще Танк

И танкисты-добровольцы

А еще мэр города решил соорудить несколько десятков фонтанов. И действительно — они теперь в городе на каждом углу, один нелепее другого. Садово-парковая скульптура. «Избирательное сродство». Отчего это только наш город так любит этакую нелепость?

Скажем, в Москве ее тоже выше крыши, но там она жирная, богатая, не стесняющаяся своей безродности, у нас же — какая-то угловатая, убогая, зашуганная , бедная родственница.

Неартистичная. Стиль «честная бедность», короче.

Чердачинск — это вечное детство на городской окраине

(город, в котором все окраина)

Это отрочество как отсроченная старость

Уехать — словно застраховаться от преждевременного старения

Да и сама старость (родители)

Я люблю этот город, знакомый до слез

до желудочных колик и аллергии

Здесь спокойно и уютно жить

Доживать

Умирать (с почетом похоронят,

повесят безвкусную мемориальную доску)

Здесь дышать невозможно

Обычно ты приезжаешь к родителям под Новый год недели на две. Давно живешь в столице, где все твои дела и интересы, поэтому визит несколько формален — ты остаешься в границах привычных социальных ролей, отработанных десятилетиями: жанры «отпуск», «кратковременное возвращение на родину», «столичная штучка в провинции» давным-давно стали общим местом культуры и позволяют переживать их, не слишком вкладываясь .

Однако любое нечаянное событие, случившееся вне расписания, лишает восприятие удобного автоматизма; так, в этом году я заболел, и моя поездка затянулась на несколько месяцев.

Пришлось вылезти из скорлупы путешественника, наблюдающего за округой с некоторой отрешенностью, выйти из уютного родительского дома в город, некогда бывший твоей повседневной одеждой, взаимодействовать с ним так, как раньше. Так, как тогда…

Болезнь и ее лечение привели меня к восточным врачевателям, полторы недели вгонявших мне иголки под кожу — пока я окончательно не оказался там, где оказался; когда боль и систематичность занятий заставили выпасть из повседневности, чтобы впасть в какой-то иной, более уже никогда не вымываемый из памяти, хронотоп.

Умный человек сумеет из любого минуса сделать плюс; вот и мне показалось важным зафиксировать новый опыт обретения старого места , вывернуть вынужденную задержку наизнанку и попытаться обогатиться через убыль и недостачу (здоровья).

В День святого Валентина я немного поработал святым Себастьяном — сдался китайским врачевателям частной чердачинской клиники на первый сеанс иглоукалывания.

Пересчитывая затем извлеченные из меня иглы, медсестра, похожая на Любу из телесериала «Интерны», несколько раз удивилась, что игл в лицо воткнули на одну больше — по расписанию должно быть семь, а вкололи восемь. Вот, думаю, почему я и поймал на двадцать минут такой странный плотный приход и, не побоюсь этого слова, эйфорию …

Первую иглу китаец воткнул в центр левой щеки, глубже, кажется, уже и не бывает; так, что я почувствовал себя кошерным животным, убиваемым тонкой серебряной спицей. А после того как китаец пронзил мне обе подушечки возле больших пальцев, я решил, что я и не животное вовсе, а распятый святой Себастьян, очень уж все это со стороны старинные картины венецианской школы напоминало.

Иглы под разным углом входят в подбородок и челюсти, открывая, каждая, избыток внутреннего пространства; темные тоннели перегонов метро, ухающих внутренними обвалами на поворотах. Так звуковики проверяют сцепления штекеров и усилителей, искореняя малейшие шорохи и помехи; так пиявки чужих из одноименного фильма бесшумно всасываются в твои внутренности, делая их умозрительно зримыми.

Щека заныла присутствием, точно во время воспаления; нижнюю челюсть включили, точно часть рекламной надписи и она (то ли челюсть, то ли надпись) начала подмигивать и сочиться люминесцентным соком.

Да, это не реклама, но льдина или блин, а еще точнее, бифштекс, вырезанный для поджарки с кровью (причем ощущение это настолько явное, что захотелось наперчить левую часть лица перцем и умастить травами)… Не боль, но ноющая форточка, открывшаяся внутрь лица, накрыла его плавной эйфорией, точно иголки были полыми и по ним, как из капельницы, в тело начала поступать жидкость, изменяющая сознание.

Мгновение спустя я понял : китаец выкалывает мне на лунной поверхности парализованного блина карту Китая, выделяя район Гималаев и Внутренней Монголии, внутри которых царят разреженный воздух и тишина. Тогда как вся остальная империя, с запахами песка из пустыни и пряного моря, стертыми границами между органикой и неорганикой, четкими остатками надземки Великой каменной стены, поднялась единым мышечным напряжением; так что мне показалось нелепым воевать со своим персональным фэн-шуем и дальше. Захотелось отдаться воле песчаных волн и бесконечных дорог, если и не затеряться на бескрайних просторах, то хотя бы прикрыть срам кризиса среднего возраста силой и мощью чужеродной цивилизации: тем более что пробковый шлем и тоска по родине ловко маскируют более примитивные и прямые чувства усталости и страха.

Сеанс длился двадцать минут, а меня уносило от собственной жизни и собственного сознания все дальше и дальше, засыпало песком и припекало солнцем прямо тут — в маленькой ячейке палаты № 6, рядом с лежанкой и кварцевой лампой.

Я путешествовал почти как Пелевин, при том что шевеление было нежелательным: любая перемена позы эхом отдавалась в пазухах внутреннего телесного опыта. А когда после процедуры (уже стемнело) выскочил на улицу, под обжигающий, после Южного Китая, ветер, меня просквозило странным ощущением сиюминутности, качавшейся на умозрительных качелях — точно я здесь непонятно каким образом оказался. Вот-де только что приехал, вывалился из летающего домика и сейчас же, вероятно, отчалю.

Хорошо, что маршрутка подошла быстро, и в ней уже через пару остановок освободилось местечко, откуда можно разглядывать не только водителя, как в две капли воды похожего на одного моего кемеровского знакомого, но и темные, активно темнеющие (каменеющие) окрестности. Мне очень нравится ощущение, возникающее по мере отдаления от центра города (дом наш стоит в поселке на границе с областью), когда этажность начинает резко падать, точно температура в выздоравливающем теле. А после Рылеева, где парки окружного онкологического центра и областного туберкулезного диспансера плавно переходят в городской сосновый бор, человеку, оказавшемуся здесь в первый раз (особенно если темно) начинает казаться, что общественный транспорт уже выехал за город. Такому новичку неведомо, что за узкой полоской постоянно исчезающего леса живут интровертной жизнью тихие поселки вроде нашего, невидимые со стороны шоссе.