Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий

После кольца у мебельной фабрики и, тем более, мебельного поселка, окоем окончательно погружается в первобытную мглу. Истребление гармонии в природе идет постоянно, безостановочно, из-за чего окружающая среда, собрав остатки воли в кулак, не противостоит этому паразитарному нашествию, но выпадает в какое-то совсем уже откровенно параллельное существование; мимо человека и вне его.

Распятая и пригвожденная, она давным-давно не корчится, ибо устала, привыкла и ороговела на несколько метров в глубину.

Тем не менее, я ощущаю ее дискомфорт (хорошо, что не боль), подобно тому, как только что на сеансе чувствовал многоукладность собственных поверхностей — кожа, ткани под кожей, мышцы, капилляры, вены, и, наконец, нервы, уходящие в непроглядную глубину глубины…

Вчера мне втыкали в лицо восемь иголок вместо семи, а сегодня уже девять; причем одна из игл прошла щеку навылет, вышла с другого бока. Это только мозг воспринимает ощущение проткнутости как страшное, а на самом-то деле умом понимаешь, что не беда, протянем-вытянем.

То есть это именно тот случай, когда «кто кого сборет», слон кита или кит слона.

Мой седовласый китаец втыкал иглы в левую часть лица; я смотрел ему прямо в глаза, и это было похоже на секс, ибо глаза тоже участвовали в процессе, отражая не то, что на поверхности, но то, что, неоформленное, плещется, оформляясь где-то в глубине.

А еще это было похоже на художественный процесс, как если бы Ли (или как его там), отстранившись и еще раз окинув оком пораженный блин лица, нанес на него пару точных и быстрых мазков-ударов.

…эти иглы ввинчиваются в плоть и уходят вглубь, точно воздуховоды, из-за чего зрение, вслед за интровертным движением, тоже начинает углубляться под череп, окружая тень жжения умозрительным теплом и расплавленными ощущениями…

И вот уже ты представляешь свой череп зрелым плодом гранатового дерева, сверх меры набитого багряными, даже рубиновыми зернами с плотно натянутой кожицей, которой так привольно взрываться точечными фонтанчиками вкуса, а также с рельефными перепонками, похожими на соединительную ткань.

Спелый гранат разваливается под руками на россыпь созвездий, каждый пиксель которых, кажется, способен заключать в себе информацию обо всей истории человечества с незапамятных времен (хотя, возможно, и в слишком зашифрованном, неявном виде).

Зерна похожи друг на друга, но, тем не менее, отличаются от соседних как дни одной жизни — вчера я чувствовал себя Себастьяном и путешествовал по Китаю, а сегодня углубление и дрейф на полпути оборвал зуммер, так как изменилась не только конфигурация иголок, но и время сеанса.

(На обратном пути в маршрутке было тесно и темно точно внутри плода граната.)

Когда после зимней сессии на втором курсе мы университетской шоблой оказались в Тарту (Лотмана приехали слушать), больше всего нас умиляла игрушечность тамошних публичных пространств.

Вот-де как западный народ запасается вежливостью — в булочных, где двум людям невозможно разминуться; в цветочной лавке; в частном скобяном магазинчике. Уральский же люд привык к простору и размаху, поэтому и маршрутка движется долго, никак не подтверждая надежды на медленную эволюцию местных нравов под воздействием местной дорожной революции.

Каким ты был, таким и остался, сколь тесно бы ни приходилось соприкасаться с соплеменниками и соплеменницами; хотя, с другой стороны, именно здесь, в неформальной обстановке частного перевозчика, учащаются случаи когнитивного диссонанса. Пятиэтажки. Девятиэтажки. С трамвайно-троллейбусной цивилизацией и остановками, похожими на редуты и харчевни одновременно. Корки лежалого почернелого льда.

Говорок наш дурацкий с проглатыванием окончаний.

Тут, в «салоне транспортного средства» все чаще встречаются девушки — дико ухоженные, симпотные , с правильно подобранными аксессуарами. Знающие себе цену; не знающие себе цену; необязательно длинноногие, иногда и носатые, но.

То есть помимо обязательных пассажиров маршруток — работяг с каменными глазами и женщин с отсутствующей мимикой, время от времени впархивают в «салон» подружки, болтающие всю дорогу о милых пустяках. Или — одна, вся такая да еще с книжкой (интеллектуалка, ах), в вязаной шапочке и с розовым телефончиком.

Незнакомки Блока, Неизвестные Крамского, а также все подвиды тургеневских девушек и толстовской всепобеждающей витальности, короче, вся русская литература, живопись и графика, внезапно возникают в чердачинских сумерках запахом заботы о себе.

Вот из-за этой разницы между девушками и городом, каждый раз, и возникает сшибка , бьющая по лбу: вот она тут вот такая-сякая, а вокруг — улицы Доватора и Блюхера, по которым мчит маршрутка с грязными, даже в темноте отчетливо пегими боками.

Являя полную противоположность виденью чистой красоты, лишенному будущего (и правда — куда же все девается потом ?) этот город растворяет выхлопы молодости и протуберанцы здоровья без какого бы то ни было следа. Вот как те иголки, что часом раньше вытащили из моего лица.

Да, именно так: поболит, поболит и перестанет.

Отболит — тут и сказке конец, приехали…

(— Скажите, чтобы за светофором притормозил!)

Когда китаец Ли втыкает в меня иголки, вместе с ними он словно бы передает часть своей энергии, а вынимая их, словно вытягивает из меня последние силы. Пару минут после сеанса сидишь, обездвиженный, собираясь с мыслями и всем остальным.

Возможно, он не Ли, скорее всего, у моего иглоукалывателя совершенно другая фамилия, просто все китайцы должны а) быть на одно лицо; б) носить фамилию Ли.

Хотя, с другой стороны, мой личный опыт говорит об обратном — все китайцы разные, и вряд ли найдешь среди них двух одинаковых.

Вот кого нам действительно сложно различать между собой, так это таджиков, однако не потому, что у них лепка лица схожая, просто социальное положение у них сейчас в России таково, что все они сливаются в один серо-буро-оранжевый ком, выкатывающийся из автобусов, когда, скажем, их привозят на стройку возле моего московского дома на Соколе. Да и потому, что, честно говоря, нам не особо хочется вглядываться в этих униженных и обираемых людей, смирившихся с невольничьим положением. Они же тоже не дураки и прекрасно понимают, что на них наживаются и обсчитывают, следовательно, не обманешь — не проживешь, все этих схемы ими закладываются в свой бюджет точно так же, как откаты и распилы — в российскую экономику.

Значит, понимаю я, узнавание — не антропологическая, но социальная категория; ведь считается же, что для представителей замкнутых на себя культур все европейцы точно так же на одно лицо.