Валерий Строкин - Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках [СИ]

— Видишь, Ванюша, как бывает в жизни, — Борис всхлипнул, обнял за плечи младшего брата. — Батяня послал, по приказу и хотению, не подумал, что чадо любимое может не вернуться, останутся косточки белые на тропе звериной. Вот стану царем, я его, помолодевшего, в Тмутаракань отправлю, за ковром-самолетом. — Борис вытер кулаком слезы.

Иван не выдержал, снял с плеча руку старшего брата, поднялся с лавки и перешел к столу гусляра. Молодой калика пел, закрыв глаза.

Певец открыл глаза, грустно улыбаясь, посмотрел на Ивана.

— Здорово у тебя получается. Песня хорошая, мне понравилась, никогда не слышал.

— Спасибо. Не стой, присаживайся.

Иван кивнул, сел рядом с каликой.

— Небось, сам Баян сочинил?

— Баян, да не тот, про которого думаешь.

— Разве их несколько?

— Вроде того, — калика улыбнулся, — и я когда-нибудь стану Баяном, а пока учусь, свое ищу.

— Что свое?

— Миропонимание, песни.

— Много постранствовал?

— Постранствовал. Тебя Иваном-царевичем зовут?

— По-разному, — смутился Иван.

— И меня Иваном кличут, — представился молодой калика, протянул царевичу руку.

— Полна Русь Иванами. — Рукопожатие было крепким.

— Ими и крепка, — гусляр подмигнул Ивану. — То, что хотел, пока не увидел, с острова Буяна иду.

— С острова Буяна? Что ты там делал?

— В школе Баянов учился.

— У самого Баяна? Значит, он на острове живет?

— И у него и у Орфея, там же с другим Иваном познакомился, Буниным кличут, он меня этой песне и научил.

— Хорошая песня.

— Вот и я хочу, хорошие песни сочинять, поэтому странствую, а в перерывах, учусь.

— …Нашему младшенькому со старшими в падлу сидеть? — Оскар пьяно раскачивался на лавке.

— Выходит, так, — Борис устало зевнул.

— Я говорю тебе, не наш он, не берендеевский.

— Чей?

— Ведьмы, Марьи-лягушки. Это она батюшку околдовала.

— Умела ворожить. Пиры устраивала, и жратва была — с этой не сравнить, одни лебеди с яблоками чего стоили. Послы заграничные подле нее все время крутились, нравилось быть приглашенными на званые обеды, поэтому ты и учился во всех приличных заведениях. На Сарагосу, Стоунхендж, Мачу-Пикчу у отца казны бы не хватило. Красивая была баба. Давай, за красоту. — Борис наполнил ошалевшему Оскару кубок.

— Я о ворожбе говорил, околдовала всех, мозги запудрила, лапшу развесила, — братья звякнули кубками. Выпили.

— Я, когда за границей, на улицу с красными фонарями ходил, — Оскар упал на плечо брата. — Каких только баб не видел.

— И?

— И белые, и желтые, и черные?

— Не верю — черные?

— Землю есть буду, назывались эфие… нет — эфиобки. Точно — эфиопки. Черные такие, я одну с косичками выбрал. Ты бы видел эти попки.

— Да ну?

— Я тебе говорю. У неё рука черная, а ладошка розовая, как у мартышки.

— Да ну? — Братья рассмеялись…

— …Скажи Иван, а на острове Буяне есть источник, из которого если напьёшься, вечную молодость получишь?

— Есть Ваня, есть вечный источник, мы его Поэзией зовем.

— Серьезно?

— Вполне. Кто из него напьется и посвящает себя творчеству — вечную жизнь обретает.

— Ты пил из него?

— Нет.

— Почему?

— Надо проверить себя, многому научиться, узнать и понять, иначе ничем полезным не обернется для тебя вода из источника. Сила нужна, не только телесная, но и еще большая — духовная.

— Я тебя понимаю, — прошептал царевич.

— Вот послушай, — гусляр тихонько заиграл:

— Это и есть поэзия?

— Это и есть источник, — тихо отозвался гусляр.

— Тезка наш написал?

— Он, Иван Бунин.

— Он пил из этого источника?

— И сейчас пьет.

Шум за столом братьев прервал разговор.

— Хозяин, покажи-ка нам девиц красных, что на кухне прячутся! — кричал с раскрасневшейся рожей Борис.

— Черненьких желательно, — хихикал, покручивая усики Оскар.

— Нет у нас таких, — Прохор выложил на стойку пудовые кулаки.

— А на кухне две? Мы видели. — Борис тяжело поднялся. — Нехорошо обманывать гостей.

— Я не обманываю, — спокойно отвечал Хозяин.

— Я их найду.

— Спать пора, царевичи, утро вечера мудренее.

Красная портьера отдернулась, рядом с Прохором выросли два дворовых добра-молодца.

— Так, — Оскар поднялся и встал рядом с братом. — Просьбы гостей святы: Коран, 14 сутра.

— А по санкам не хочешь? — улыбаясь, спросил Прошка.

— Сейчас узнаем, кто хочет по санкам, я тебе такой апперкот покажу, — братья, покачиваясь, вышли из-за стола. Прохор с хлопцами оставили стойку.

— Я их плясать заставлю, — шепнул калика царевичу. Он резко ударил по струнам, привлекая к себе внимание. Заиграл быстрый перебор, так, что Иван бегающих пальцев не мог увидеть. Быстрая мелодия обволакивала тело, ритм нарастал, музыка зазвучала громче. Пьяные братья и трактирщик с работниками, неожиданно, в такт мелодии, начали дергаться, смешно приседать, взмахивать руками.

— В пляс пошли! — властно объявил гусляр. Ритм стал резче и быстрее.

— Иии-иийй! — Борис стал притоптывать ногами, хлопать в ладоши, выписывать кренделя.

— Эх-ма! Матушку Вашу! — вскрикнул Оскар, пускаясь вокруг старшего брата в присядку.

Прохор и его работники отбивали коленца, хлопали себя по пяткам, животу, коленям, отбивали дробь на груди.

— А у Ивана Кузина большая кукурузина, выходите девки замуж, за Ивана Кузина! — тонким голосом заблеял Оскар.

Частушку подхватил Прохор:

Хлопцы хором:

Откинулась портьера, из кухни вышли три женщины: пожилая и две молодых, пухленьких. Завидев пляшущих, нелепо размахивающих руками мужиков, рассмеялись.

— Правильно Иван, пусть от музыки твоей, пыл петушиный растеряют, — сказала пожилая женщина.