Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

Антон знает, что этого не случится — папа добрый, просто иногда ругается.

— Математику сделал?

Антон поворачивается, зажмуривается и идет к ванной. Папа хватается за голову и убегает в свою комнату. Завтра, когда он уйдет на работу, надо будет снова построить башню. Ведь ее так приятно складывать. Банка на банку, раз — два. Главное — выучить уроки, чтобы папа не ругался. Антон не учит, он запоминает, достаточно лишь бросить взгляд на страницу. Это так же легко, как слышать, о чем думают животные. Буквы складываются в слова, слова — в предложения, которые ты произносишь, отвечая на заданный учителем вопрос. Все довольны, кроме психиатра. Но к нему Антона водят не так часто — можно потерпеть.

Папа прикрывает дверь, отгораживаясь от проблем. Паук осторожно выглядывает из убежища. Антон продолжает одинокий путь. Впереди капает вода — стучит далекое сердце. Чуда опять не случается.

Но ведь главное — очень-очень сильно захотеть. И тогда однажды, когда ты откроешь дверь…

В тот день шел дождь, накрыв город вечерним сумраком. За окном, по которому стекали потоки воды, спал старый тополь. Паук мысленно жаловался на боль в ногах. Антон прошел по коридору, открыл дверь и сразу понял, что все изменилось. Вместо запаха сырости лица коснулся свежий морской бриз. Антон никогда не был на море, но с названием ветра ошибиться не мог. Ветер пах водорослями и песком, пальмами, приключениями и бесконечным пространством, где на горизонте сливаются вода и небо. Сквозь веки светило яркое солнце. Тогда Антон осторожно приоткрыл глаза. А потом сделал шаг, переступая границу мечты.

Далеко-далеко позади рухнула башня из жестяных банок, но Антон не оглянулся. Он закрыл за собой дверь.

— Антон! Ау! Я дома!

Опять проклятые жестянки! Когда я перестану на них натыкаться? Может, и правда выбросить? Жалко, Антошка расстроится. Я переобулся, оставив на полу мокрые следы, прошел на кухню и поставил на плиту чайник. Странно, где же Антон?

— Анто-о-он!

В прятки играет, что ли? Я заглянул в детскую. Никого. Но я же слышал, как хлопнула дверь в ванную! Сейчас-сейчас… Я прокрался по коридору (доски старые, скрипят, тихо все равно не подойдешь) и распахнул дверь. Пусто. Из крана капает — прокладку надо поменять, никак руки не доходят.

— Выиграл, сдаюсь! Вылезай, где ты прячешься?

Нигде ни звука. Как же так? Я выглянул из окна в детской комнате. Редкие прохожие, раскрыв зонты, прыгали через лужи. Я прошелся по квартире, заглянул под кровать, поискал в платяном шкафу, пошарив между висящими куртками, зачем-то открыл холодильник.

Нет, не может быть. С Антоном ничего не случилось. Он не мог уйти.

Шкаф, кровать, шторы, собранные у края карнизов, снова дурацкий холодильник. Квартира небольшая, где ему прятаться? Я открыл кухонный шкаф, вынул бутылку коньяка и стопку. Посмотрел и сунул обратно. Дождь за окном усилился, превратившись в ливень, громко барабанящий по подоконнику.

Может, пошел к друзьям? У него их сроду не было! Портфель на месте, значит, из школы вернулся. Сандалии стоят в прихожей.

Господи! Знаю! Антон у соседки! Елизавета Ивановна — добрейшей души старушка. Все звала нас на чай, когда еще Марина была, но там своего народу хватает: дочь с мотающимся по загранкомандировкам мужем, внучка… Ночью просыпаешься и слышишь, как за стеной плачет ребенок.

Я выбежал на лестничную площадку, задев пивную банку. Гремя, она выкатилась к лифту. Я поднял ее и позвонил к соседям. Дверь открыла дочка хозяйки (Маша или Наташа, никак не могу запомнить ее имя) в коротком халатике.

— Тише, — шепотом сказала она, глядя на банку в моей руке, — Сашу разбудите.

— Извините, — прошептал я в ответ. — Мой Антон у вас?

В это время из душной глубины квартиры, пропахшей пеленками и молоком, раздался детский плач. Маша или Наташа всплеснула руками, бросила: «Нет» и убежала.

Я вернулся к себе и зачем-то опять заглянул в ванную. Капала вода. В вентиляционном канале шелестел ветер, словно к дому приближалась буря. Если прислушаться, то казалось, что сквозь завывания ветра слышен шум моря. Волны набегали на берег, шебурша по песку галькой и пустыми раковинами. Кричали чайки. Гудел далекий пароход. Но это оказался не пароход, а забытый на огне чайник! Я бросился в кухню и выключил плиту. Потом вернулся в ванную и, не зажигая свет, замер в темноте. Шум моря вернулся. Но теперь к нему добавился детский смех, будто по невидимому берегу, уклоняясь от брызг, бегал мальчишка. Я помотал головой. Не сходи с ума. Только слуховых галлюцинаций не хватало.

Куда Антошка мог уйти в тапочках, закрыв на замок входную дверь? Надо обойти все квартиры. Собраться с духом и обойти, боясь, что Антона нигде не окажется. Я вновь подошел к шкафу и достал коньяк.

— Папа, смотри, что у меня есть!

Бутылка чуть не выпала у меня из рук. Сзади стоял улыбающийся Антошка.

— Это тебе, — сказал он, протягивая на ладони большую закрученную, как бараний рог, пустую раковину.

Я подхватил Антона, прижал к себе, а потом сердито спросил:

— Где ты был?!

Губы Антошки задрожали, того и гляди, заплачет. Раковина упала на пол.

— У нас теперь есть свое море.

— Где?

— Тут. Пойдем, я покажу.

Он вытер глаза, спрыгнул на пол и потащил меня за руку к ванной.

— Здесь, за дверью.

— Открывать? — почему-то шепотом спросил я.

— Не надо, пап, я сам.

Антошка зажмурился, распахнул дверь, шагнул в ванную и исчез. Я стоял и не знал, что делать. Шумел морской ветер. Вдалеке кричали чайки и смеялся мальчишка. Я вошел в сумрак ванной комнаты, но меня ждали лишь сырость, холодный кафель и капель протекающего крана.

Я вернулся в комнату и поднял с пола подарок. Раковина удобно ложилась в ладонь. Когда-то давно, еще до свадьбы, Марина тоже подарила мне ракушку-рапану. Она была приклеена к подставке с надписью «Евпатория» и загримирована под корабль. Торчащие мачты с парусами из маленьких белых половинок раковин мешали поднести рапану к уху и услышать море. Сувенир остался в прошлом вместе с Мариной. Кажется, разбился при переезде.

Марине было трудно с нами жить. Мы требовали внимания, а работа — времени. В конце концов, ее Институт победил в нашей семейной борьбе. Отделение, где работала моя жена, перевели в Ленинград. Потребовался переезд. Свою работу я бросить не мог. Или не захотел. После продолжительного разговора, чинного, без скандалов и битья посуды, Марина уехала сама. Мы решили, что Антону лучше остаться со мной, Марина не сможет уделять ему столько времени. Скучаю ли я? Наверное, нет. Первое время было плохо. Или скорее непривычно. Потом жизнь вернулась в свою колею.

Антон вышел из ванной спустя полчаса. Раскрасневшийся, улыбающийся, он принес с собой запах моря. Я боялся спросить, вспугнув появившуюся улыбку. За ужином, во время которого он уплетал яичницу (единственное блюдо, которое у меня получается готовить правильно, если не забывать вовремя посолить), Антон попытался уснуть прямо за столом. Я поднял его и отнес в кровать.