Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

Совсем недавно тут были люди, но ушли. Куда? На одну из соседних станций, больше некуда. Причем собирались без спешки, уходили организованно. Значит, где-то неподалеку есть власть, есть ответственные. Значит, им туда. Немного отдохнут, дядя Гера придет в себя, и в путь.

Дед застонал, со всхлипом втянул воздух, и снова закашлял, плохо закашлял, сухо и трескуче. Лицо посерело, щеки ввалились. Старика начала бить дрожь.

Черт! И ничего с собой! В аптечке только бинт и жгут, и обеззараживающие таблетки для воды, и шприц-тюбик. Противошоковое!

После укола дяде Гере стало чуть лучше, он задышал медленнее и открыл глаза.

— Попей, дядя Гера, — Иван поднес к его губам открытую флягу.

— Плохо мне, Ваня, — прошептал старик, сделав пару глотков. — Себя не вини только, идти надо было.

— Здесь должны быть люди, — сказал Иван, — я найду врача, все будет хорошо!

— Да, конечно… После сходишь. Я должен…

Старик замолчал, собираясь с силами, потом заговорил, медленно, с трудом выталкивая слова:

— Зря я согласился… Не вышло… ничего хорошего… Даже на бильярде играл… пенсия маленькая… а ведь обещал… глупости какие… не время! А сейчас… пригодилось… Поздно. Тебе надо…

— Что надо, дядя Гера? — не понял Громов, наклоняясь ближе.

— Там… — дядя Гера шевельнул рукой, — в кармане.

— Что это? — спросил Громов, открывая небольшую плоскую коробку. В ней обнаружился шприц и две ампулы.

— Курлов… — прошептал старик. — Он был великим ученым. Ушел… давно уже.

— Не понимаю, дядя Гера.

— Укол… — отчетливо сказал дядя Гера. — Сделай себе укол. Будешь бросать гранату, как я.

— Почему?

— Бей… зеленых… Дай руку, Ваня! — старик всхлипнул. — Держи меня…

Иван взял дядю Геру за руку, и горячие старческие пальцы с неожиданной силой вцепились в его ладонь.

— Держи, не отпускай меня, Ваня, — шептал дед, — только не отпускай… Отпусти меня, Ваня.

Пальцы разжались. Дядя Гера вздохнул и умер.

Выпили стоя, не чокаясь. Закусили молча.

— Мог бы и сразу, — сказал Костя. — А то заладил: не познакомлю, и все тут! Что я, не понимаю?

— Ладно, извини, брат. Жалко старика. Как вспомню его «Бей зеленых», не могу, слезы наворачиваются.

— Жалко. А что дальше было?

— Люди пришли с ближней станции, — ответил Иван. — У них все по уму оказалось устроено. Посты, дозоры. Свет костра заметили и пришли. Похоронили мы деда. Теперь на нем Москва стоит.

— Это правильно, — кивнул Костя. — А с ампулами что?

— В штаб отнес. Потом, когда добрался. Да что же за твари-то?! — Громов раздавил на плече очередного кровососа. — Слушай, Костик… У тебя иголки, случаем, нет?

— Почему нет? Есть.

— Дай-ка…

Иван взвесил иглу в руке… и резко метнул через всю комнату. Потом хитро прищурился на Костикова: сходи, посмотри, мол!

Пришпиленный к стене, как дротиком, вяло шевелил лапками сытый комар.

— Так мы будем бить зеленую сволочь! — сказал Громов. — Я буду бить ее везде, пока ни одной не останется! А потом женюсь, у нас родится сын, и мы назовем его Герман!

По вечерам за окном детской воображение включает волшебный проектор. На шторах проносятся огоньки фар, и раскачивается тень от ветки притаившегося во дворе тополя. Но хитрости старого дерева Антону не страшны.

Сумрак — друг.

Тишина — союзник в одиночестве.

Антон может обойти квартиру даже с закрытыми глазами. Комната — целых четыре шага. Вначале ладонь скользит по пыльной поверхности стола, затем ныряет в пустоту и касается холодного стекла книжного шкафа. Стоит потянуть на себя, как дверца откроется, выпуская на свободу запах старой бумаги. Пальцы пробегают по знакомым переплетам. Антон готов перебирать прочитанные по многу раз книги вновь и вновь, сортируя по размеру, цвету и запаху. Иногда их смысл не интересен, но можно просто читать складывающиеся в слова буквы. Из слов состоят предложения, которые хорошо перечитывать, надолго задерживаясь на каждой странице.

После шкафа рука снова проваливается в воздушную пропасть и притрагивается к стене. Возле двери пальцы чувствуют рисунок, на котором изображена счастливая семья: папа — большой овал с растрепанными волосами и чертежами в руке, мама — овал поменьше с красивой прической-завитушками, и маленький овальчик — автопортрет получился плохо, не узнать, поэтому пришлось пририсовать рядом стрелку с надписью: «Антон». На дверной коробке застыли выполненные маминой рукой отметки его роста — в квартире ничего не изменилось с того времени, когда мама уехала жить в другой город.

Еще шаг, и начинается прохладный коридор, похожий на защищенный крепостной туннель. В углу над электросчетчиком сплел паутину большой паук. Он ждет добычу и едва слышно перебирает лапками. В ловчие сети попадаются любые враждебные мысли и беды.

«Поймаю, поймаю», — думает паук.

Его мысли коротки и просты. У старого выжившего из ума тополя они гораздо сложнее. Главное, не признаваться, что ты слышишь, о чем думают тополь и паук, соседская кошка, подкрадывающаяся к стае голубей, и глупые сизари, всегда успевающие от нее удрать. Тогда взрослые не будут хмуриться и таскать к врачам.

Коридор — пять шагов по направлению к тайне.

Дверь в ванную. Металлическая ручка противно скрипит, когда ее поворачиваешь, нажимая обеими руками. Вот теперь можно открывать глаза, чтобы увидеть темноту и понять, что чуда вновь не произошло. Антону кажется — прокрадись, открой дверь, и попадешь куда-то далеко, туда, где все совсем по-другому. Там не называют молчуном, не приходится ходить к психиатру и отвечать на нудные вопросы, а мама будет рядом.

Снова и снова Антон идет к воображаемой мечте.

Комната, коридор, двери, пустота и покрытая сыростью плитка на стенах.

Стол, шкаф, рисунок, чужие мысли, бьющиеся в паучьих сетях, длинный коридор и пустота, где из вечно протекающего крана капает вода. Кап-кап, кап-кап. Стук капель слышен из комнаты, словно где-то вдалеке зовет бьющееся сердце.

«Ба-бах!» — Звон и грохот разносятся по квартире. Антон втягивает голову в плечи.

— А чтоб тебя! — кричит вернувшийся с работы отец, спотыкаясь о башню, выстроенную в прихожей из пустых заграничных пивных банок.

Банки разлетаются по полу и выкатываются в коридор. Паук над электросчетчиком прячется в щель между стеной и платяным шкафом.

— Опять нагромоздил! — Папа выбегает в коридор. — Ну! Тебе нечего делать, да? Выброшу! Возьму — и выброшу завтра всю дурацкую коллекцию.