Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

Ответно можно было бы получить любой сплав — хотя для этого следовало еще поработать с прибором…

…И тут кто-то в комнате откашлялся.

Мы втроем подпрыгнули.

Кто-то откашлялся еще раз, заговорил:

— Простите, но этот прибор придется вернуть.

Говорил, но не показывал телевизор. Тот самый «КВН-49», не подключенный к электросети и лишенный некоторых деталей.

— Простите, — осторожно спросил День-Добрый, уставившись на телевизор. — А вы, собственно, кто?..

— Мы были на Земле, в Москве с экскурсией и потеряли эту вещь. Нам пришлось возвращаться к вам от Порциона. Это, между прочим, десять ваших световых лет.

Я расстроился: по-честному следовало отдавать. Иначе чем мы будем лучше Федьки.

Но День-Добрый был совершенно иного мнения.

— Я не отдам! — он прижал прибор к себе. — Это как минимум Нобелевская премия! А то, наверное, и две! Да это несправедливо, в конце концов, — если бы не ваш прибор, мой нутроскоп был бы вполне цел!

— Это нечестно с вашей стороны, — ответил телевизор.

— Ну! — ответил День-Добрый. — Сейчас вы будете говорить о том, что человечество не доросло до прибора, что мы превратим все в оружие.

— А разве не так?.. Что стоит извлечь из вашего тела, скажем, весь азот? Или превратить броню в труху?.. Примеси бывают и вредные. Очень вредные. Мы не можем вам оставить прибор.

— Мы — хорошие… — заметил я.

— Может быть. Но подумайте вот о чем. Пройдет еще немного времени, и вы вступите в отношения с другими цивилизациями. К вам они уже сейчас присматриваются. Мы вернемся к себе, и нас будут спрашивать: как там земляне? А нам придется ответить, что вы по-прежнему жадные и не желаете отдавать то, что попало к вам в руки?

Это был довод.

У меня с Сорокалетом имелся опыт общения с инопланетянами, и он был неприятен. Впрочем, полагал я, инопланетяне, как и люди, могли быть разными.

Я взглянул на Сорокалета.

Тот расстроенно кивнул:

— Надо отдавать…

— Если вас интересует мое мнение — я против, — ответил День-Добрый.

— Двое против одного, — подытожил я.

— Скажите… — спросил Сорокалет невидимого собеседника. — Вы можете восстановить сгоревший прибор? Вернуть золотые зубы их владельцам?

Откуда-то мы знали, что нам нужно делать. Это было что-то вроде светлого озарения.

Взяв такси, мы доехали до Парка Культуры, ворвались через ворота, хотя сторож и кричал, что парк закрывается через четверть часа.

По темным аллеям дошли до площадки аттракционов.

Ящик управления колесом обозрения был закрыт, но Дню-Доброму как-то удалось запустить аттракцион.

Внеземной прибор мы положили в кабинку, которая заскользила вверх. В небе над колесом образовалась туча. И как только кабинка с прибором прошла свою верхнюю точку, туча рванула вверх, исчезнув среди звезд.

Когда колесо сделало полный оборот, оказалось, что кабинка пуста, прибор пропал. Ничего иного мы не ожидали.

— Могли бы что-то оставить, — пробурчал День-Добрый. — Это не мы жадные, а они.

А я чувствовал, что во мне сейчас плескалась идея, которая, если отстоится, может стать лучшим моим изобретением на этот момент. Улыбался и Сорокалет:

— Что с того, что мы потеряли прибор. Зато мы знаем, что он в принципе возможен. И можно будет создать удивительные сплавы, материалы…

— А еще… — рассуждал я, — добыча полезных ископаемых разрушает природу — чтоб выкопать уголь, роют котлованы. Хорошо было бы научиться перемещать пласты как плашки в «пятнашках» или кубики в Кубике Рубика.

— Подумаем над этим. Обязательно подумаем.

Чтоб выйти из парка, пришлось перелезать через забор. Сорокалет при этом порвал штаны, чем оказался весьма обижен и расстроен.

— Ну что, по домам, коллеги.

Я кивнул, а День-Добрый покачал головой:

— Я к своему прибору. Ночью — меньше помех… Да и самое творческое время.

У моего хозяина, господина Койрыто, две синие полосы на лбу и серебристый круг на груди. Круг означает, что господин Койрыто работает в Управлении безопасности, а две полосы вместо обычной одной — что он там большой начальник. В нашем городе ни одного спонсора с двумя полосами нет, кроме моего господина, поэтому получается, что он самый главный. А я, раз принадлежу господину Койрыто, самый главный домашний любимец.

Другой бы на моем месте давно зазнался, но я не таков. Мне ничего не стоит поздороваться за руку с Пашкой, любимцем госпожи Яйичко, полаяться с Виталием Петровичем, одряхлевшим любимцем госпожи Рыйло, или запросто потрепаться с Фросей, любимицей госпожи Сеймечко.

Кроме того, я не простой дворовый любимец, как Пашка. Не гончий, как Фрося, которой приходится, вывалив язык, бегать кроссы каждое воскресенье. И не сторожевой, как Виталий Петрович, который живет в будке и, если кто мимо проходит, орет: «Караул! Грабят!» Я — любимец-поводырь: вожу госпожу Койрыто, куда ей заблагорассудится. На поводке, он очень красивый и гибкий. Правда, завистники говорят, что не я госпожу Койрыто вожу, а она меня, но я не обращаю на них внимания, потому что обладаю чувством собственного достоинства и гордостью, не то что, например, Пашка.

Госпожа Койрыто очень добрая, сердобольная и дорожит мной. Недавно она так господину Койрыто и сказала, когда я провинился и тот лупил меня электрической плеткой:

— Смотри, чтоб Кондрашку не хватила койндрашка. А то новый влетит нам в койпеечку.

Между собой спонсоры говорят на своем языке, но обожают вставлять русские выражения.

Прежнего любимца госпожа Койрыто за плохое поведение отправила на живодерню. Но мне это не грозит: хозяева часто повторяют, что я очень послушный и если когда напакощу или нагажу, то не нарочно, а лишь по скудоумию.

Мы живем в городе, который построили спонсоры неподалеку от развалин, оставшихся от места под названием Санкт-Петербург. Город наш очень красивый, дома у спонсоров высокие, просторные и удобные. Еще бы: госпожа Койрыто, например, три с половиной метра ростом, а господин все четыре.

Запираются дома спонсоров на замки, очень прочные и надежные, господин Койрыто говорил, что замки полностью исключают возможность незваного проникновения снаружи. А госпоже Рыйло и замков показалось мало, поэтому они с господином Рыйло завели Виталия Петровича, который живет в будке и сторожит, только неизвестно от кого. И в самом деле, кому придет в голову проникать в дом, разве что сумасшедшему.