Александр Георгиев - Беглянки

Он сделал четко «кругом», я едва успела спрятаться, и беззвучным шагом покинул отделение. С аккуратным щелчком сработал замок, потом я услыхала вздох, и что-то тяжелое рухнуло на пол. Это упал, съехав по дверному косяку, Анатолий Францевич, уже не багровый, а белый, как мел.

В три прыжка я очутилась рядом и отчаянно затрясла тяжелую, как будто ватную, руку.

– А, Серафима… а я вот, как видишь … отказал мой пламенный мотор. Наташу зови, тебе волноваться …нельзя. Помни – ночью ты ничего не видела и ничего не знаешь. Выбежала на шум в коридор и поскользнулась на осколках. Кто бы ни спрашивал, Сима – ты поняла…?

Анатолия Францевича, конечно, спасли. К одиннадцати часам он почти оклемался, и даже пытался шутить с заплаканной Наташей и бледным от ответственности Арсением, вторым врачом реанимации. Потом увидел меня и рассердился, велел немедленно уползать в палату и не высовываться, а то будет хуже.

– Переведу из одиночки в общую, к Тимченко с Кругликовой!

Я сделала испуганное лицо и послушалась.

В «одиночке» было так тихо и обыкновенно, что все недавние события показались мне сном. Я подумала, что если сейчас лягу в постель, поверю в это уже окончательно, и тогда серый осенний денек за стеклами станет совсем беспросветным. Если бы у меня хоть сумка Гелии была при себе, чтоб вытащить из нее что-нибудь волшебное. Только не меч – хватит с меня этого средневекового арсенала: мечи, арбалеты, болты… Вот если бы достать Драконье Зеркало… интересно, какое оно? А вдруг я бы смогла увидеть в нем живого дракона?!

Об стекло со стуком ударился голубь, прошелся по карнизу, топоча коготками, поглядывая на меня круглым оранжевым глазом. Если присмотреться, в этой птице тоже есть нечто драконское. Как радужно отливают перья на изогнутой шее, будто и не перья, а чешуя. И глаз не птичий, бешеный… А что, если он «оттуда», принес мне весть от Гелии?

Я осторожно постучала пальцем по стеклу.

– Эй! Ты ко мне? Ты меня навестить явился?

– Виниться я пришел, Серафима.

Голос у голубя сиплый, простуженный, и говорит он, не разевая клюва. Телепатия, что ли?

– Подвел я тебя, Серафима, ты и не знаешь, как подвел!

Голубь был ни при чем, голос раздавался с другой стороны. Я обернулась – в дверях стоял дядя Паша. Вид плачевный, глаза – красные, плечи ссутулены, и весь он – как простуженный воробей.

– Дядя Паша? Что это с вами? Вам же курить нельзя?

От дяди Паши отчетливо пахло табаком.

– Ничего себе! А если я сейчас медсестре нажалуюсь? Вы же умереть можете!

Дядя Паша безнадежно махнул рукой.

– Я, может, потому и смолю, совесть меня заедает. Ты, Серафима, знай – все это через меня вышло. Я тебя подвел, если ты меня теперь и знать не захочешь – права будешь! Так мне, дурачине, и надо! Заслужил!

– Да чем заслужили – то? Что вы такое сделали? Не понимаю…

Дядя Паша смотрел на меня унылыми собачьими глазами. Извлек из кармана недокуренный чинарик, повертел в пальцах, понюхал и убрал обратно. Казалось, он всеми силами стремится отсрочить признание. У меня мелькнула дикая мысль, уж не являлся ли дядя Паша тайным агентом похитителей?

Ну что же… Я плотнее закрыла дверь и строгим голосом спросила.

– Так в чем вы меня подвели? Рассказывайте уж, раз начали.

Он набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул.

– Про сушилку – то ведь это они через меня разузнали.

– Как? Вы сказали про ключ этой, санитарке?

Дядя Паша заерзал шеей, как будто воротник пижамы на нем раскалился.

– Ведь как все получилось-то. Ключ этот я у Ерофеича выиграл…

Тут я совсем удивилась. Я-то думала, что никто из нынешних больных про домового не знает.

– Вы знакомы с больничным?

– Да было дело, скорефанились. Я ж здесь не первый раз лежу, старожил, можно сказать. Приметил его.

Все правильно, дядя Паша – из категории вечных пациентов, не удивительно, что и про Ерофеича ему известно. Вот интересно, все-таки знают ли Ерофеича медсестры и Анатолий Францевич?

Дядя Паша продолжал, морщась.

– Недели полторы как, уж все спать полегли, вдруг тащится. И доска под мышкой. Давай, говорит, сыграем.

– В шахматы?

– В шашки. Куда ему в шахматы, сиволапому. Нечисть – вся об одну извилину.

Тут он вспомнил, что нечисть его таки надула и помрачнел еще больше.

Но я уже не могла оставить разговор на половине. Ждать, пока дядя Паша придет во вменяемое состояние, тоже не получалось – в любой момент могла войти медсестра и прервать этот вечер воспоминаний.

Я заставила дядю Пашу сесть на табурет и скоро знала уже все. Эх, знать бы раньше!

После разминочных партий Ерофеич предложил сыграть по-настоящему, на интерес.

Дядя Паша, естественно, не смог отказаться и продул Ерофеичу триста рублей. Потом еще двести. Это при том, что дядя Паша имеет за плечами третий взрослый разряд по шашкам.

Заподозрив неладное, он тайком поплевал на свои фишки «от сглазу». То ли меры помогли, то ли просто фортуна ему наконец улыбнулась, но дядя Паша начал обыгрывать больничного. За четыре партии вернул деньги и выиграл еще пятьдесят рублей сверху. Тогда Ерофеич и поставил на кон тот самый ключ.

– Я и согласился, из жалости, – бубнил дядя Паша, – на что мне его ключ? Выиграл. А тут Галина, медсестра, нас шуганула. Ерофеич, само собой, как сквозь землю, пропал.

Да. Я сперва ждал, что он отыграться захочет, а его нет и нет. Ну и отдал тебе ключ на время. Ты за дверь – а Ерофеич тут как тут, явился – играем, говорит, на ключ, срочно. Я туда – сюда, нету мол. Из кармана забыл вынуть, вместе с халатом в стирку отдал. На днях, мол, верну. Он ничего, кивает, а глаза хитрые! Мне бы, дураку, сразу тебе сказать! Не скумекал, старый дурень!

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Что там дядя Паша, а сама-то я разве умнее?

А ведь я могла бы догадаться! Ну с кем еще могли сговориться волшебники, чтобы проникнуть в отделение? Только с домовым – он ведь по жизни волшебное существо! Небось, заплатили ему – то – то он меня насчет валюты спрашивал… А в ту ночь, когда баба Вера видела «черта» в окно туалета, больничный тоже рядом крутился…. Дура я, дура! Надо было … а что надо?

Я отчаянно потрясла головой, и запоздалый выход обнаружился. Надо было просто заплатить Ерофеичу больше! У Гелии ведь были деньги, настоящие, золотые! Эх, я!

Тут я заметила, что дядя Паша что-то настойчиво мне говорит.

– Чего-чего?

– Подобрал, говорю, в сушилке, на пороге. – он протянул мне кусочек блекло – желтого стекла, исчерченный паутиной трещинок.

Мое сердце сорвалось и упрыгало куда – то в пятки.

Это же обломок медальона Гелии! Во время свалки кто-то, наверное, лже – санитарка, раздавил его ножищей. Я подставила руки, и дядя Паша стряхнул мне осколок на забинтованные ладони.