Алексей Добряков - Уличные песни

Девушка встала — и, бросив проклятья народу,
Не дожидаясь той новой, печальной зари,
Белое платье надела и, словно невеста,
Бросилась в морс с ближайшей высокой скалы.

Шутки морские порою бывают жестоки…
Жил-был рыбак с черноокою дочкой своей.
Дочка угроз от отца никогда не слыхала
Крепко любил ее старый рыбак Тимофей.

Друзья, я песню вам спою,
Своими видел я глазами:
Судили девушку одну,
Она дитя была годами.

Она просилась говорить,
И судьи ей не отказали.
Когда ж закончила она,
Весь зал наполнился слезами.

«В каком-то непонятном сне
Он овладел коварно мною,
И тихо вкралась в душу мне
Любовь коварною змеею.

И долго я боролась с ней,
Но чувств своих не победила,
Ушла от матери родной…
О судьи, я его любила!

Но он другую полюбил,
Стал насмехаться надо мною.
Меня открыто презирал,
Не дорожил, коварный, мною

Однажды он меня прогнал…
Я отомстить ему решила:
Вонзила в грудь ему кинжал.
О судьи, я его убила!

Прощай, мой мальчик дорогой
Тебя я больше не увижу.
А судьи, вас, а судьи, вас,
А судьи, вас я ненавижу!»

Девчонка серые глаза
Свои печально опустила.
Никто не видел, как она
Кусочск яда проглотила.

И пошатнулася она,
Последний стон ее раздался.
И приговор в руках судьи
Так недочитанным остался.

Друзья, я песню вам пропел,
Своими видел я глазами:
Сгубили девушку одну,
Она дитя была годами.

Есть по Чуйскому тракту дорога,
Ездит много по ней шоферов.
Был там самый отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирев.

Он трехтонку, зеленую АМО,
Как родную сестренку, любил.
Чуйский тракт до монгольской границы
Он на АМО своей изучил.

А на «форде» работала Рая,
И так часто над Чуей-рекой
Раин «форд» и трехтонная АМО
Друг за дружкой неслися стрелой.

Как-то раз Колька Рае признался,
Ну а Рая суровой была:
Посмотрела на Кольку с улыбкой
И по «форду» рукой провела.

А потом Рая Кольке сказала:
«Знаешь, Коля, что думаю я:
Если АМО мой «форд» перегонит,
Значит, Раечка будет твоя».

Как-то раз из далекого Бийска
Возвращался наш Колька домой.
Мимо «форд» со смеющейся Раей
Рядом с АМО промчался стрелой.

Вздрогнул Колька, и сердце заныло —
Вспомнил Колька ее разговор.
И рванулась тут следом машина,
И запел свою песню мотор.

Ни ухабов, ни пыльной дороги
Колька больше уже не видал.
Шаг за шагом все ближе и ближе
Грузный АМО «форда» догонял.

На изгибе сравнялись машины.
Колька Раю в лицо увидал.
Увидал он и крикнул ей: «Рая!»,
И забыл на минуту штурвал.

Тут машина, трехтонная АМО,
Вбок рванулась, с обрыва сошла
И в волнах серебрящейся Чуй
Вместе с Колей конец свой нашла.

На могилу лихому шоферу,
Что боязни и страха не знал,
Положили разбитые фары
И любимой машины штурвал.

И теперь уже больше не мчится
«Форд» знакомый над Чуей-рекой
Он здесь едет как будто усталый,
Направляемый слабой рукой.

Есть по Чуйскому тракту дорога.
Ездит много по ней шоферов.
Был там самый отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирев.

Чайный домик, словно бонбоньерка,
Палисадник из цветущих роз…
С Балтики пришедшей канонерки,
Как-то раз зашел туда матрос.

Там ему красавица японка
Напевала песни о любви.
А когда за горы скрылось солнце,
Долго целовалися они.

Утром уходила канонерка.
Трепетал на мачте гордый флаг.
Отчего-то плакала японка,
Отчего-то грустен был моряк.

Незаметно годы пролетели.
Мальчик в доме быстро подрастал.
Серые глаза его блестели.
Он японку мамой называл.

«Где мой папа?» — спрашивал мальчонка,
Не скрывая детских своих слез.
И ему ответила японка:
«Папа твой был с Балтики матрос».

Чайный домик, словно бонбоньерка,
Палисадник из цветущих роз…
С Балтики пришедшей канонерки,
Как-то раз зашел туда матрос.

Ночами лунными с гитарой семиструнною,
Глазами серыми пленил ты сердце мне.
Когда впервые шла к тебе я ночкой лунною,
Сирень шептала мне о ласке и весне.

Гитара плакала, а мы с тобой смеялися.
Нам было весело в ту ночь, как никогда.
Я лишь тобой, мой сероглазый, любовалася,
И я не знала, что разлюбишь навсегда.

Не ожидала до последнего мгновения,
Что радость прежнюю придется позабыть,
Что на любовь мою ответишь ты презрением,
Захочешь сердце мое бедное сгубить.

Лишь об одном тебя прошу я, как безумная:
Ты уезжай скорее в дальние края,
Чтоб глазки серые, гитара семиструнная
Ночами лунными не мучали меня.

В одном прекрасном месте,
На берегу реки
Стоял красивый домик,
В нем жили рыбаки.

Отец уже был старый,
И мать была стара.
У них было три сына —
Красавцы хоть куда.

Один любил крестьянку,
Другой любил княжну,
А третий — молодую
Охотника жену.

Любил ее он тайно.
Охотник тот не знал,
Что жизнь его разбита
И он совсем пропал.

Однажды он собрался
В лес дальний пострелять.
И встретил он цыганку,
Просил он погадать.

Цыганка молодая
Умела ворожить,
Все карты разложила —
Не смеет говорить.

«Твоя жена неверна —
Десятка так легла,
А туз виней — могила», —
Она произнесла.

Охотник взволновался,
Цыганке уплатил,
А сам с большой досадой
Домой поворотил.

Подходит ближе к дому
И видит у крыльца:
Жена его, злодейка,
В объятьях молодца.

Раздался громкий выстрел —
Младой рыбак упал.
За ним жена-злодейка,
Потом охотник сам.

В одном прекрасном месте,
На берегу реки
Стоял красивый домик,
В нем жили рыбаки.

У меня под окном расцветает сирень,
Расцветает сирень голубая.
А на сердце моем пробудилась любовь,
Пробудилась любовь молодая.

Отчего я вчера не дождалась тебя?
Оттого что нашлася другая.
А другая твоя чем же лучше меня,
Разве тем, что косу распускает?