Алексей Добряков - Уличные песни

Мы были друзьями, и все так считали,
И не было в мире надежней друзей.
Мы вместе сносили беду и печали,
Но знали немало и радостных дней.

Любовь к нам пришла. Мы одну повстречали.
Бывают на свете такие дела.
Мы оба любили, и оба страдали.
Она, так уж вышло, меня предпочла.

Мы были друзьями, и все так считали,
И радость и горе, жару и мороз —
Всё вместе делили, за всё отвечали,
Но что-то случилось — он сделал донос.

Был суд по доносу. Меня осудили.
Пять лет бесконечных, как ужас, прошли.
А там, на свободе, те счастливы были.
Нет дружбы на свете, нет в мире любви.

Нет в мире любви, как нет дружбы на свете,
Но есть еще водка, найдется морфин.
Жизнь — это дороги, в лицо встречный ветер.
Дорогой своею бреду я один.

Случилось так, что в годы молодые
Я мир открыл, я в мир вошел иной.
И хоть сейчас виски совсем седые,
Навек отравлен жизнью я блатной.

Я всё узнал — налеты и малину.
Кружилась бешено шальная карусель.
И сколько раз домашнюю перину
Менял я на казенную постель.

И боль разлук узнал я очень рано.
И мне не счесть понесенных потерь…
В душе саднит, не заживает рана,
Хоть боли я не чувствую теперь.

Я злыми взглядами, как проволокой колючей,
Себя и мир свой нелепо оградил.
Но мир другой — он тоже был не лучше.
Я скоро срок по новой подхватил.

И вот сижу, хлебнуть успевши пенки,
И головы мне, я знаю, не сносить.
Но мне плевать, когда стоять у стенки
И что об этом станут говорить.

Там жизнь взошла и юность колосилась,
И начиналась зрелость, но потом…
Как приговор какой-то темной силы
Висит на нем, что продан будет дом.

Тот старый дом, наверно, станет сниться —
Гнездо, что свито дедом и отцом,
Где мать ждала — в тревогах вечных птицей
За нас больших шальных своих птенцов.

Мне звонкую калитку не потрогать
И больше никогда не увидать —
Спешит, слегка хромая, батя строгий,
В глазах бесята. Чуть отстала мать.

И не услышать лай, сперва сердитый,
Потом смущенный и уже не злой.
И не пробраться в сад, где ветви свиты,
И яблони мне руки тянут — свой.

Последний раз дверь заперта за нами.
Оставлен стол, комод, сундук, кровать…
Нет, не легко своими же руками
Свое гнездо чужому отдавать.

Мы разбредемся, молча глядя в землю,
Чтоб больше не сойтись на месте том,
Где, зову чувств и совести не внемля,
Мы предали тебя, отцовский дом.

Всё позабуду, всё изгладят годы,
Но знаю, что остался навсегда
Щемящий звук калиточной щеколды,
Который дом послал нам вслед тогда…

На степном полустанке небо, солнце и ветер…
Там в июне зачахнет, пожелтеет трава.
На степном полустанке и разлуки, и встречи,
И счастливые речи, и печали слова.

Как вагоны составов, дни бежали за днями,
Как составы, привычно проходили года.
И дремал полустанок под крутыми холмами,
Но однажды без стука там явилась беда.

Но однажды ростовский скорый поезд промчался,
Как обычно, в пять двадцать, и растаял вдали,
А на рельсах горячих неизвестный остался.
Его вскоре случайно при обходе нашли.

Как он здесь очутился в пиджачишке потертом?
То ли добрая воля, то ли злая рука?
Но лежал он на рельсах, на сто сорок четвертом,
Весь искромсан, истерзан, не опознан пока.

На степном полустанке всё составы, составы…
Дни промчались за днями, траур сняла вдова.
Погребли и забыли — ни почета, ни славы,
Лишь дождем запоздалым прошумела молва.

На степном полустанке вновь густые туманы,
След последний замыла дождевая вода.
На степном полустанке лишь холмы-великаны
Знают страшную правду, но молчат, как всегда.

Мы сели в поезд, чуть на свет явившись.
Билет вручен нам матерью с отцом,
Чтоб, шар земной слегка исколесивши,
В последний раз сойти в конце концов.

Вот поезд мчит, мелькают дни за днями.
Из-под колес искрит, а сверху — дым.
И широко раскрытыми глазами
По сторонам мы с жадностью глядим.

А поезд мчит, сквозь годы пролетая,
Все чаще, чаще, чаще стук колес.
И вот, вопросы мельче отметая,
Во весь свой рост встает один вопрос.

Как там, как там за станцией конечной?
Как там, как там — несется до небес.
Порасспросить бы где-то поезд встречный,
Но нет его — маршрут в один конец.

К чему терзать себя проблемой вечной?
Как ни крути — от факта не уйти!
А поезд мчит, до станции конечной
Остался крохотный отрезочек пути.

Позабросив дела и заботы,
И, казалось, уставши навек,
Без надежды и всякой охоты
Ехал к морю больной человек.

Ехал к морю без всякой охоты
Безнадежно больной человек.

Ну а море под солнцем вздыхало,
Обнимало, целуя волной.
В тихом воздухе радость витала.
Он, как в сон, погружался в покой.

Всё вокруг тихим счастьем дышало.
Он, как в сон, погрузился в покой.

И однажды, блестя чешую,
Вдруг русалка к нему подплыла,
Поманила поплавать с собою
И, смеясь, ему руку дала.

Предложила: «Поплавай со мною»
И, смеясь, за собой увлекла.

Пусть покажется вам диковинкой,
Но с тех пор он бежал ото всех,
Чтобы слушать над лунной тропинкой
Голос моря и ласковый смех.

Чтобы слушать над лунной тропинкой
Моря шум и русалочий смех.

И опять море берег ласкало,
Слало вздохи и шепот во тьму,
И русалка всё так же смеялась,
И опять приплывала к нему.
И русалка призывно смеялась,
И опять подплывала к нему.

Пара нежных существ, неразлучных,
Совершенно счастливой была
Близ людей равнодушных и скучных,
Но пора их, как видно, пришла.

Возле скучных людей и бездушных,
Только вскоре пора их пришла.

Тот же поезд, как рок неизбежный,
Человека обратно унес.
Стало море соленей, чем прежде,
Столько в нем было пролито слез.

Стало море соленей, чем прежде, —
От русалкою пролитых слез.

Счастье дразнит, но даться не хочет,
И не ждем мы от жизни утех,
Только слышим в бессонные ночи
Голос моря и ласковый смех.