Софрон Тотыш - Сказки Шапкая

Закружилась голова у молодого Анчи. Забыл он своё обещание и похвастался, как спас Барса.

Послушали охотники рассказ Анчи, песни ещё попели и по домам разошлись.

На следующее утро Анчи снова в лес пошёл.

Не успел он третью долину пройти, как навстречу ему выскочил Барс.

— Ар-р! — сердито зарычал зверь. — Ты слово держать не можешь, не годишься в друзья.

Тут Анчи вспомнил, как вчера на гулянье он перед всеми охотниками хвастать стал…

— Прости меня, — сказал он Барсу. — Я горькую воду пил. Она любому закружит голову.

— И мне тоже может? — удивился Барс.

— Если выпьешь, то и ты натворишь всяких дел.

— Нет, этого не будет, — махнул лапой Барс.

— Давай принесу, попробуй…

— Неси! — согласился Барс, — я сюда и Барсиху приведу.

Анчи побежал в улус, купил много вина и в больших туесах потащил его в лес.

Вскоре пришёл и Барс с Барсихою. Они ласково разговаривали друг с другом, и было видно, что живут они дружно.

Охотник стал угощать гостей.

Барсиха выпила полтуеска и сказала:

— Ах, какая противная, горькая вода! От неё голова болит и в глазах двоится.

Барс, который девятый туес пил, пошатываясь, закричал:

— Ты сама противная, ничего не понимаешь!

— Э, Барс, не узнаю тебя, однако, — удивилась Барсиха.

— Замолчи, а не то отсюда ног своих не унесёшь! — заорал Барс. И стал рвать и ломать всё, что попадётся. Потом ударил себя лапой в грудь и закричал:

— Я Жабу-шайтанку убил, голову ей оторвал. И тебя, Барсиха, буду бить! Даже охотника раскрошить мне ничего не стоит.

Тут Барс зашатался, упал и захрапел.

На следующий день Барс, встретившись с Анчи, сказал ему:

— Правда, арака сильней меня. Глупым от неё становишься, ум теряешь. Лучше не пить её. А дружбу нашу давай так кончим: здесь ты охотишься и я охотился. За добро твоё — покину я вашу Шорию, не стану тебе дорогу переходить, уйду за девяносто долин.

С тех пор в наших местах и не стало барсов.

В старое время это было.

У синих гор Убу, где течёт быстрая и сердитая Мрас-Су, жили когда-то два соседа-охотника. Старшего звали Шелтерек, а младшего — Толай.

Шелтерек, бывало, добудет пушнины рублей на сто и загуляет, зашумит; можно подумать, что у него много денег. Торопится так, как будто на земле последний день живёт. А Толай даже и медведя убьёт, — прищурится только, слова лишнего не обронит.

И всегда Шелтерек к Толаю что-нибудь взаймы брать приходил, — у Толая всегда самое нужное охотнику в запасе было.

— Дай, Толай, немного пороху, — как-то попросил Шелтерек, — пойду на глухарей поохочусь.

Толай молча пошёл в сени, принёс туесок и отсыпал Шелтереку пороха, сколько тому надо было.

Дня через три Шелтерек принёс взятый взаймы порох.

— Ладно, — сказал Толай, — ты знаешь, где в сенях туесок стоит, положи порох туда.

Шелтерек высыпал порох в туесок и ушёл.

Не прошло после этого и пол-луны* (*Пол-луны — полмесяца, две недели), как Шелтерек опять к Толаю прибежал.

— Ты, Толай, большой новости не слыхал?

Толай головой покачал.

— Так я и думал, что ты этой новости не слыхал, — обрадовался Шелтерек. — Сидишь, молчишь! Молодой ты ещё! Учить тебя всему надо! Ну-ка, встань, посмотри, что в тайге делается, — и потащил Толая к окну.

— Это кто? — спросил Шелтерек и показал пальцем на огромную гору, вершина которой была окутана хмурой тучей.

— Пус-Таг это, — ответил Толай.

— А это кто? — показал Шелтерек на другую гору.

— Поднебесный Зуб это.

— Так вот, знай же, что вчера Поднебесный Зуб с Пус-Тагом всю ночь спорили. Пока спорили, все звери к Поднебесному Зубу перебежали. Пойди в лес, — сколько белки там — сучья ломятся, вся кора на стволах когтями исцарапана. Теперь можно столько белки добыть — враз богатым сделаешься! Пороху давай, Толай, побольше.

— Чакши, бери сколько надо, в сенях в туеске лежит, — сказал Толай.

Шелтерек вышел в сени, открыл туесок, пересыпал весь порох в свою сумку и ушёл на охоту.

Целую луну [3] Луна — месяц (шорск.) охотился. Много белок добыл. Продал шкурки дорого и зажил весело. Мясо есть, табак есть. Долго гулял. Наконец, в гости к Толаю пришёл. Обо всём поговорил, а про порох даже не заикнулся.

И Толай ему не напомнил.

Решил Шелтерек, что Толай забыл про его должок.

— Однако и я об этом порохе забуду, — стал уговаривать себя Шелтерек. — Зачем Толаю порох отдавать? Лучше я его себе оставлю.

Прошло ещё ползимы. Толай всё такой же, как был. Разговаривает с Шелтереком, смеётся, долга не требует.

Пришла весна.

Как-то Шелтерек, запыхавшись, прибежал к Толаю:

— Помоги, друг Толай. Ночью медведь корову мою стащил. Подкараулить надо тупохвостого, а пороху нет!..

— Возьми, — ответил Толай, — в том же туеске в сенях.

Шелтерек в сени бросился, туесок открыл и глазами заморгал:

— В туеске пороху-то нету…

— Нет разве? — удивился Толай. — Однако, что положишь, то и возьмёшь…

— Так я же взаймы тогда взял! — закричал Шелтерек, — отдам когда-нибудь! А сейчас — пороху надо, медведя подкараулить надо. Он у меня корову утащил!..

Посмотрел Толай на соседа и усмехнулся:

— Зачем, Шелтерек, на тупохвостого сердишься? Может, он у тебя корову тоже взаймы взял! Однако отдаст когда-нибудь, — сказал Толай.

Было это давным-давно, когда ещё большие кедры только из земли показывались. В те времена в нашем улусе жил молодой охотник по имени Очан. От него ни один быстроногий зверь не убегал, ни одна быстрокрылая птица не улетала. В дождь и в пургу никогда в тайге Очан дороги не терял.

Однажды в ясный весенний день Очан, возвращаясь с охоты, недалеко от улуса услышал песню девушки. О красоте тайги и о чистоте своей любви девушка пела, о том, что сердце её несут белые крылья, но не знает об этом любимый. И в песне имя его повторяла:

— Очан мой, Очан!..

Очан заторопился туда, откуда доносилась эта песня.

На полянке, у чащи леса, где, как ковёр, растут кандыки ак-чачики* (*Ак-чачики — цветы), стояла, словно лебедь, девушка в белом платье. Это была первая красавица улуса — Ку.

Неожиданно увидев Очана, девушка вздрогнула и умолкла, вспыхнула яркою зарёю. Радостно взглянула на Очана блестящими глазами и стыдливо улыбнулась. И от этого взгляда воспылал Очан любовью к прекрасной Ку.

Глядел на неё Очан и не мог наглядеться. Говорил и не мог наговориться. Вздохнул много раз и тихо сказал:

— Полюбила бы ты, Ку, меня, как я тебя. Самым счастливым на земле я бы стал.

Ку в ответ только краснела и улыбалась. Не умела словами о любви своей сказать.

Много лун прошло, и однажды Очан зимой с охоты не вернулся. Люди его долго искали по тайге. Но нигде не нашли даже следов Очана.