Альберто Васкес-Фигероа - Манаус

Приблизившись к хижине меньше, чем на пятнадцать метров, они остановились, не выходя из чащи, и долго наблюдали, но со стороны хижины не доносилось ни звука. Индеец показал рукой на камни, поднимавшиеся над рекой, где дежурил один из охранников, вооруженный ружьем. Почти незаметный, он лежал на каменной плите на животе и, казалось, спал. Присмотревшись как следует, они поняли, что это не так, просто таким образом было удобней наблюдать за тем участком реки, да и сам охранник оставался невидим. Ночью стеречь пороги было не обязательно, поскольку при таком течении любая лодка, намеревавшаяся пересечь этот участок реки, разбилась бы о камни.

Говард шепнул, что возьмет охранника на себя и начал подкрадываться к нему. Аркимедес приготовил ружье.

Но как бы не старался рыжий американец, между ним и охранником всегда оставалось открытое пространство, пресечь которое незамеченным было невозможно.

Индеец и бразилец молча, не шевелясь, наблюдали за продвижением американца, который добрался до края леса, сделал рукой знак своим товарищам и быстро побежал к тому месту, где находился охранник. Тот, судя по всему, все же услышал что-то и успел обернуться. На лице его не было и намека на тревогу, должно быть он не ожидал ни какой опасности со спины, со стороны леса. Когда же попытался среагировать, то было уже поздно: «Гринго» остановился и молниеносным движением руки метнул свой короткий нож. Охранник даже не успел схватить ружье, упал в реку, и если он и успел крикнуть, то звук его голоса потонул в шуме стремительно несущейся воды.

«Гринго» вернулся к своим товарищам, и они вместе вошли в хижину.

Двое мужчин спали в своих гамаках и никогда уж более не проснулись. Ударами мачете прикончили обоих, и кровь их начала капать через щели в тростниковом полу на землю.

Прихватив с собой ружья, все запасы еды, что удалось найти, и одежду, «Северянин», Говард и индеец вернулись к пироге, где нашли Клаудию все также спящей, словно ничего и не произошло. Проснулась она только тогда, когда начали проходить пороги, и сильное течение кидало лодку из стороны в сторону так, что ей пришлось изо всех сил схватиться за борт, чтобы не вылететь из пироги в реку.

Рамиро сидел на корме и веслом направлял лодку, а «Гринго» и Аркимедес гребли что есть мочи и лодка ловко обогнула все подводные камни и водовороты, а когда вышли на спокойную воду, то продолжали грести, не останавливаясь, в течение всего дня и ночью также.

Утром Рамиро показал на приток реки, располагавшийся по правую руку и уходящий в юго-восточном направлении. Вода там была черная и удивительно чистая, течение быстрое, но не стремительное.

– Рамиро думает, что это хорошая дорога, ведущая к Напо, – указал он. – Рамиро уверен, никому не придет в голову, что мы пошли здесь вверх по течению.

«Гринго» и Аркимедес переглянулись. Клаудия продолжала сидеть молча. С того момента, как они покинули лагерь, она не произнесла ни слова.

Говард лишь пожал плечами.

– Если собираешься довести нас до Кито, индеец, то только ты знаешь как это сделать, а стало быть – ты и приказываешь. Говоришь, что нужно идти по этой реке? Значит, пойдем по ней.

Аркимедес кивнул, дав понять, что согласен с американцем, и они налегли на весла, чтобы справиться с напором воды, несущейся в Курикуриари.

В течение трех дней и ночей они гребли не останавливаясь, все время вверх по течению, по совершенно незнакомой реке, а вокруг простирались джунгли, где не видно было ни одной живой души и только в ветвях скакали обезьяны, и крикливые попугаи перелетали с одного дерева на другое.

Гребли не останавливаясь. Пока одни спали на дне пироги, другие работали веслами. И даже в самые глухие ночи, когда ни луны, ни звезд не было видно за облаками, глаза индейца различали и камни, и водовороты, и затопленные стволы деревьев, едва поднимающиеся над водой.

День ото дня, по мере того, как они поднимались все выше и выше по течению, русло реки начало мелеть, и, наконец, наступил такой момент, что им пришлось дольше толкать лодку, чем сидеть в ней и грести. Этой ночью, ввиду того, что стало невозможно продвигаться вперед через нескончаемые мели, решено было остановиться и отдохнуть первый раз за все это время.

Разбили лагерь на небольшом песчаном пляже и, не разводя огня, доели оставшиеся съестные припасы, а потом легли спать, прямо на светлом речном песке и сразу же провалились в глубокий сон, не заботясь даже о том, чтобы выставить часового.

Аркимедес проснулся, как только забрезжил рассвет. Лежа на спине, он смотрел на небо, окрасившееся в красные тона и на небольшое белое облачко, скользящее по небосклону, на высокие деревья, поднимающиеся у него над головой, слушал легкий шум реки и голоса попугаев, возобновивших свой бесконечный спор и перелетавших с ветки на ветку. И он почувствовал себя счастливым, ему показалось, что наконец-то, наверное, в первый раз открыл для себя сельву – это бескрайнее зеленое пространство, что до этого момента представлялась ему в виде огромной тюрьмы: бесконечное количество высоких прутьев в гигантской решетке, окружившей его со всех сторон и за которой он был заперт. Но сейчас все выглядело по-другому: у неба появился цвет, и он был другим, не таким, как раньше; зелень листвы стала более насыщенной и яркой; звуки сделались чище и звонче.

Он приподнялся и взглянул на Говарда, тот лежал рядом и тоже не спал, и вполне возможно думал о том же. Клаудия спала. А Рамиро нигде не было видно, пока он не разглядел фигуру индейца, сидящего на корточках у небольшой заводи с опущенными в воду руками. Сидел он совершенно неподвижно, так что более напоминал камень среди других камней, чем живого человека. Он наблюдал за ним, не осмеливаясь позвать, восхищаясь выдержкой индейца, который мог не шевелиться столько времени, пока вдруг не вскинул руки с зажатой в них толстой рыбой и кинул ее на берег, далеко от воды. Потом вскочил на ноги, подбежал к ней и убил, сломав хребет, и бросил к другим, что уже лежали без движения на песке. Аркимедес подошел к нему и, пока умывался в реке, сказал:

– Не понимаю, как это у тебя получается не шевелиться столько времени, стоять подобно изваянию.

– А Рамиро это понимает, потому что научился ловить рыбу так, когда был еще мальчишкой. Ты тоже научишься, если есть захочешь.

Когда «Гринго» и Клаудия поднялись, индеец принялся собирать сухие сучья, чтобы развести огонь и зажарить рыбу. Американец вначале забеспокоился, что дым может привлечь к ним внимание, но индеец успокоил его:

– Рамиро сложит такой костер, дым от которого нельзя будет увидеть. Никто никогда не сможет обнаружить Рамиро по дыму от его огня.

Он принялся жарить рыбу, и пока рыба висела над пламенем, размахивал в воздухе сломанными ветками с листьями так, что дым рассеивался, растворялся в воздухе и не поднимался к верхушкам деревьев. Но вскоре он все равно погасил огонь и закончил приготовление рыбы уже над углями.