Альберто Васкес-Фигероа - Манаус

– Дионисио! Барето!

Между камней появилось ружье, и голос грубый и властный приказал:

– Бросить оружие. Кто такие?

– Мы приехали сменить вас, – ответил Аркимедес, подчинившись приказу. – Мы новенькие, прибыли вместе с Сьерра, когда он приезжал сюда в последний раз.

– А куда делись Сириако и «Замбо»? – спросил все тот же голос.

– В брюхе у пираний. Неделю назад их пирога перевернулась, и с тех пор про них никто не слышал.

Человек поднялся из-за камней. Успокоившись, он опустил ружье и поставил на предохранитель.

– Вот, ведь, собачья жизнь! – выругался он. – Когда меньше всего ожидаешь, кувырк! И уже в воде, а потом от тебя не остается ничего, даже костей найти не могут.

Тут взгляд его упал на лодку, и он снова забеспокоился.

– Так ведь это пирога Сириако! – воскликнул он. – Не она ли перевернулась?

– Пираньи не едят лодки, – объяснил ему Аркимедес.

Шутка охраннику понравилась, и он засмеялся, потом сказал, чтобы они шли в хижину. Дабы не вызывать подозрения, ружья оставили в лодке и послушно последовали за ним.

Другой охранник, Барето, следил за ними из окна, и когда они подошли, опустил ружье и поприветствовал их.

– Привезли «пойло»? – тут же спросил он.

– Там, внизу, бочонок самого лучшего спирта, – ответил Аркимедес. – Привезен прямо из Манауса, высший сорт – это не то «дерьмо», что индейцы готовят.

Барето повесил ружье на гвоздь и, ругаясь по чем зря, хромая, быстро спустился к лодке.

А Дионисио достал стаканы и недовольным голосом сказал:

– Уже дней десять, как ни глотка не осталось. Этот Барето, сволочь хромоногая, пропойца еще тот, за первую неделю все пойло высосал.

Он повернулся спиной на мгновенье, и этого было достаточно – «Гринго» набросился на него, зажал рот рукой, а другой вонзил мачете меж ребер.

Дионисио попытался крикнуть, но из горла его вылетел лишь глухой хрип. Он начал заваливаться, и опрокинул бы, наверное, стол и стаканы, если бы американец не успел подхватить его подмышки, а потом медленно опустил тело на пол, вытер лезвие и встал рядом с дверью.

Прихрамывая, в хижину ввалился счастливый Барето, и прежде, чем он успел понять что происходит и опустить большую бутыль, из которой пил на ходу, отправился в лучший мир.

Говард и «Северянин» сели за стол, друг напротив друга, разлили спирт по стаканам.

– Начинаю чувствовать отвращение ко всей этой крови, – сказал Аркимедес. – Скольких мы уже прикончили?

– Мы только начали, – ответил ему американец. – Я предупреждал тебя. Если хотим выбраться отсюда, то придется идти по горам трупов. Тут выбор небогатый: либо их жизнь, либо наша.

– А оно того стоит?

«Гринго» залпом осушил свой стакан и ответил:

– Что за вопрос! Конечно, стоит!

Аркимедес выпил содержимое своего стакана и направился к двери.

– Пойду, поищу индейца и девчонку, – бросил он через плечо.

Говард остался один. Оттащил оба трупа к реке и сбросил их с крутого берега. Один из них упал в воду сразу, но второй зацепился за куст и повис на склоне.

Решено было заночевать в хижине.

Клаудия, хотя и не жаловалась, но выглядела уставшей, да и всем остальным отдых пошел бы на пользу. Развели огонь, ничего не опасаясь, и первый раз за все это время смогли приготовить горячую еду.

На следующее утро индеец встал очень рано и собрался идти на разведку, на поиски кратчайшего пути к далекой Жапура. Аркимедес вызвался сопровождать его и вдвоем они ушли, когда еще было темно, а Говард и Клаудия продолжали спать.

Когда «Гринго» проснулся, девушка уже поднялась и готовила завтрак. Он поприветствовал ее, но его «доброе утро» не нашло другого ответа, кроме как легкого кивка головой. Закончив завтракать, «Гринго» провел остаток утра, развалившись в гамаке, и ничего не делал, лишь курил крепкий и черный табак, что отыскал в хижине.

Он был доволен. Теперь у них имелось оружие и провизия, а у одного из покойников он взял красивый револьвер, с большими белыми накладками на рукояти и еще… он наконец-то был свободен.

Он знал, что впереди лежит длинный, очень длинный путь, и на этом пути к землям, где живут цивилизованные люди, их ожидает бесчисленное количество трудностей, но ощущал в себе достаточно сил, чтобы справиться с любыми препятствиями и может быть даже так случится, что в один прекрасный день он вернется в Манаус, чтобы свести счеты с этим сукиным сыном – Сьеррой. Обдумав все, он пришел к заключению, что вернется в Манаус в любом случае, хотя сейчас они и удаляются от того проклятого города. Было что-то в том городе, что притягивало его. Может быть, ему предстоит обойти по кругу весь Континент, может быть, он вначале вернется в свою страну, где про него уже и забыли думать – будь что будет, но он вернется в Манаус. Говард, он же «Рыжий», никогда ничего не забывал, и можно, наверное, утверждать, что никто из его врагов не смог дотянуть до сегодняшнего дня. Оставить Сьерру в живых – было бы признаком трусости – один из первых сигналов, что он стареет, что он начал дряхлеть, а ему очень не хотелось, чтобы это случилось.

Пока он продолжал курить, размышляя по поводу своего положения, и что может ожидать в ближайшем будущем, взгляд его непроизвольно отслеживал все перемещения Клаудии по хижине, где она навела небольшой порядок, приготовила обед и сложила в мешки те припасы, что они возьмут с собой на следующий день. Потом увидел, как она взяла грязную одежду и спустилась к реке.

Когда же он решил, наконец-то, вылезти из своего гамака, солнце уже поднялось достаточно высоко и стало жарко. Вода в небольшой заводи была спокойная, и ослепительно сверкала под лучами солнца, а на берегу он нашел выстиранную одежду Клаудии и ее рубашку, что она разложила, чтобы высохли.

Спустившись к воде, он поискал взглядом девушку и вскоре заметил ее, она мылась на противоположной стороне заводи. Не обращая ни на кого внимания, она стояла по пояс в воде и, не торопясь, намыливала спину и грудь.

Наблюдая за тем, как она покрывала себя пеной, скользя взглядом по ее красивому телу с белой кожей, смотря на высокую, крепкую грудь, на округлые руки, поднятые над головой, к нему непроизвольно вернулись те воспоминания, от которых он давным-давно постарался отказаться, предпочел похоронить на самом дне своей памяти.

Он не мог не признать того факта, что девушка, стоящая перед ним, была очень красивая, и еще он подумал, что давно уже не дотрагивался до женского тела.

Когда же Клаудия наконец заметила его, он подошел уже совсем близко и остановился у самой воды, рядом с сохнущей одеждой, но это ее ни сколько не смутило и она даже не попыталась прикрыть свою наготу. Закончив мыться, она откинула на спину мокрые волосы и вышла на берег.