Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Сегодня был школьный праздник. В течение восьми часов под жарким субботним солнцем мама отвечала за три палатки на ярмарке, раскинувшейся на стадионе Ричлендской государственной старшей школы. Она управляла рыболовной игрой, где за пятьдесят центов дети пытались подцепить плоскую пенопластовую рыбешку штангой от карниза для занавески с привязанной веревкой; на нижней стороне каждой рыбки имелась цветная наклейка, соответствующая цветом какому-либо из новеньких призов-игрушек, ценой примерно равных стоимости дерьма пони, в которое я наступил сегодня на выставке животных «Скотный двор дяди Боба». Самой популярной игрой на всей ярмарке каким-то образом оказалась оригинальная игра, которую мама придумала сама, воспользовавшись неодолимой притягательностью «Звездных войн», чтобы собрать средства, так необходимые «Ассоциации родителей и друзей» Ричлендской государственной старшей школы. Ее аттракцион под названием «Хан Соло Мастер Бластер Челлендж» предлагал потенциальным Спасителям Галактики попасть в трех наших с Августом имперских штурмовиков на стендах, расположенных на все более и более амбициозных расстояниях, используя огромный водяной пистолет, который мама выкрасила в черный цвет, чтобы он больше походил на верный бластер Хана. Она умело расставляла мишени, помещая первых двух штурмовиков на более чем доступных дистанциях и таким образом переполняя своих клиентов (в основном, пяти – двенадцати лет) азартным блеском раннего успеха, но третьего и последнего штурмовика ставила на таком расстоянии, что ребенку пришлось бы получить доступ к секретам джедаев и использовать Силу, чтобы сделать единственный призовой выстрел из водяного пистолета длинной изогнутой струей. Однако мама также отвечала и за самый непопулярный аттракцион праздника, «Палочная Свистопляска»: сто палочек для мороженого, десять из которых помечены призовыми звездами, – воткнутых в тачку, наполненную песком. Она могла бы пообещать сам смысл жизни на конце каждой из этих палочек – и все равно заработала бы только шесть долларов пятьдесят центов за восемь часов.

– Я чувствовала себя частью сообщества, – говорит мама. – Я чувствовала, что принадлежу к чему-то большему, понимаете?

Я смотрю, как Лайл улыбается ей. Он подпирает подбородок правым кулаком. Все, что она делает, – это разливает поварешкой свой соус «болоньезе» с беконом и розмарином по нашим тарелкам, но Лайл наблюдает за ней широко раскрытыми глазами и с таким благоговением, словно она играет «Нарисуй это черным» на золотой арфе со струнами из огня.

– Это здорово, дорогая, – произносит Лайл.

Тедди кричит с кухни:

– Пива, Лайл?

– Да, приятель, – отвечает Лайл. – На дверце холодильника.

Тедди остался на ужин. Тедди всегда остается на ужин.

– Это действительно здорово, Фрэнки, – говорит Тедди, входя в гостиную из кухни. Он обнимает маму за плечи, хотя в этом нет необходимости. Задерживает в объятиях слишком долго, хотя в этом нет необходимости. – Мы гордимся тобой, чувиха, – добавляет он. И все это так дружески-дружески. Блин, Тед, охолонись, думаю я. Нахрена затевать это прямо здесь, за столом Лины и Аврелия?

– Может, я и ошибаюсь, но кажется, в этих голубых глазах зажегся какой-то новый огонек? – продолжает Тедди. Он проводит правым большим пальцем по маминой скуле.

Мы с Лайлом переглядываемся. Август бросает на меня выразительный взгляд. Ну что за дерьмо. Прямо перед своим лучшим другом. Никогда не доверял этому гребаному придурку. С виду сладкий, как пирожок с повидлом, но это такой сраный пирожок, за которым на самом деле нужен глаз да глаз, Илай. Не могу сказать, кто ему дороже – мама, Лайл или он сам.

Я киваю. Слышу тебя, брат.

– Не знаю, – пожимает плечами мама, немного смущенная своим солнечным настроением. – Это просто приятное чувство – быть частью чего-то такого…

– Унылого? – невинно подсказываю я. – Местечкового?

Мама улыбается, задержав в воздухе поварешку с фаршем «болоньезе», пока думает.

– Такого нормального, – говорит она.

Она вываливает фарш поверх моих макарон и одаряет меня одной из тех милых быстрых полуулыбок, которые мама может послать по одностороннему каналу привязанности непосредственно тому человеку, кому они предназначаются, по тоннелю пожизненной любви, невидимому для всех остальных, но я знаю, что и для Августа есть такой тоннель, и для Лайла тоже.

– Это здорово, мама, – говорю я. И никогда в жизни я не был более серьезным. – Нормальность тебе идет.

Я тянусь за сыром «Крафт-пармезан», который пахнет, как Августовы носки. Я посыпаю спагетти сырной стружкой, вонзаю в них вилку и дважды проворачиваю ее.

А затем Титус Броз входит в нашу гостиную.

Верхняя часть моего позвоночника знает его лучше, чем я сам. Верхняя часть моего позвоночника узнает эти белые волосы, белый костюм и стиснутые белые зубы, оскаленные в вымученной улыбке. Остальная часть меня застыла, сбитая с толку, но мой позвоночник знает, что Титус Броз действительно входит в нашу гостиную, и мурашки пробегают по мне сверху донизу, и я невольно содрогаюсь, как иногда, когда мочусь в общий желоб в туалете любимого заведения Лайла – паба при гостинице «Регатта» в пригороде Тувонг.

Лайл сидит с полным ртом макарон, когда замечает Титуса, и ошеломленно наблюдает, как тот шагает по нашему дому, каким-то образом отыскав путь через заднюю дверь за кухней и пройдя мимо туалета.

Лайл произносит его имя, как вопрос:

– Титус?

Август и мама сидят за столом напротив нас с Лайлом, и оборачиваются, чтобы увидеть Титуса, входящего в сопровождении другого мужчины, крупнее Титуса, темноглазого и мрачного. Ох, черт! Черт, черт, черт! Что он делает здесь?

Иван Кроль. И еще двое мускулистых головорезов Титуса, которые входят вслед за Иваном. На них резиновые шлепанцы, как и на Иване, короткие спортивные шорты в обтяжку и заправленные в них хлопковые рубашки с расстегнутыми воротниками; один из них жилистый и лысый, а другой тяжеловес с кривой ухмылкой и тремя подбородками.

– Титус! – вскрикивает мама, сразу переключаясь в режим хозяюшки. Она вскакивает со стула.

– Пожалуйста, не суетись, Фрэнсис, – говорит Титус.

Иван Кроль мягко кладет руку на мамино плечо, и что-то в его жесте заставляет ее сесть на место. Теперь я вижу, что у него с собой спортивная сумка грязно-зеленой армейской расцветки, которую он беззвучно ставит на пол гостиной возле стола.

Тедди застыл с вилкой в правой руке. Два бумажных полотенца заткнуты за ворот его темно-синей футболки, а его губы красные от соуса «болоньезе», как у клоуна, у которого размазалась помада.

– Титус, все в порядке? – спрашивает Тедди. – Не хочешь присоединиться к нам и…