Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Он использовал короткую веревку, чтобы соскользнуть с крыши мастерской, обжигая ладони по пути вниз. Теперь, вернувшись на внутреннюю дорожку, проходящую по периметру тюрьмы, он посмотрел на устрашающую восьмиметровую высоту главной стены Богго-Роуд и вытащил соединенные крест-накрест перекладины от гамака из своего набора беглеца. То, что он держал в руках, было самодельным крюком-«кошкой», привязанным к девятиметровой веревке с узлами-опорами для ног. И он изготовился к броску.

Время, планирование, удача, вера. Неделями в своей одиночной камере Дрищ изучал науку и технику, чтобы понять, как правильно зацепить крюк за высокую стену. Вдоль верхушки тюремной стены Богго-Роуд были углы, где более низкие участки стены стыковались с более высокими. Дрищ потратил несколько недель, набрасывая две спички, связанные крестообразно и прикрепленные к нитке, на грубую, но сделанную с соблюдением масштаба модель внешней стены. Он перебросил крюк через стену и осторожно перемещал тяжелую веревку вбок вдоль верха, пока она не пришлась точно на угол с маленькой ступенькой, где меньший участок стены встречался с большим. И он рассказывал мне, что почувствовал, когда натянул веревку в этом углу и крюк застрял крепко. Дрищ сказал, что это чувство было похоже на рождественское утро в старом приюте при Англиканской церкви в Карлингфорде, когда заведующий пансионом сообщил всем тем тощим сиротам, что у них будет теплый сливовый пудинг с заварным кремом на десерт к рождественскому обеду. И вот что такое свобода на вкус, сказал Дрищ: она как теплый сливовый пудинг и крем. Он карабкался вверх по веревке, отчаянно цепляясь руками и ногами за двойные узлы, пока не уселся высоко на тюремной стене, невидимый в своем прекрасном «слепом пятне», и с одной стороны ему открывался вид на цветущие сады за стенами Первого двора, а с другой – на разбросанные по территории кирпичные постройки тюрьмы, которая на самом деле была его настоящим домом – единственным постоянным адресом, который он когда-либо имел в своей жизни. Дрищ глубоко вдохнул вольный воздух и перевернул крюк так, чтобы теперь тот цеплялся за угол с внутренней стороны стены, в том месте, которое впоследствии станет известным как «Тропа Холлидея». И спустился на свободу.

Мне до свободы – четыре этажа. Я нажимаю кнопку первого в больничном лифте. Первое, что сделал Дрищ после того, как пробрался через сады к окружной дороге Аннерли в роли беглого заключенного, – это выскользнул из своей тюремной одежды. Около 4.10 пополудни, когда надзиратели выкрикивали его имя на дневной поверке, Дрищ как раз перепрыгивал забор в брисбенском пригороде, чтобы украсть новый наряд с натянутых во дворе бельевых веревок. Теперь я Гудини, и вот мой великий фокус: в один миг я стягиваю больничную рубашку, чтобы не выглядеть беглым, и остаюсь в своей обычной одежде, которая надета под ней: в старой темно-синей тенниске-поло, черных джинсах и серо-голубых кроссовках. Я сворачиваю больничную рубашку в комок из голубой материи, который продолжаю держать в левой руке, когда лифт вдруг останавливается на втором этаже больницы. Два врача-мужчины с бумагами в руках входят в лифт, погруженные в беседу.

– …И я сказал папаше ребенка, что, может, раз у него так много сотрясений на поле, вам стоит подумать о более бесконтактном виде спорта, типа тенниса или гольфа, – говорит один из врачей, пока я сдвигаюсь к заднему левому углу лифта, пряча за спиной ком из рубашки.

– И что он на это ответил? – интересуется другой доктор.

– Он сказал, что не может забрать его из команды, потому что приближается финал, – отвечает первый. – Я сказал: «Ну, мистер Ньюкомб, я думаю, все сводится к тому, что для вас важнее: приз пятнадцатого чемпионата премьер-лиги для “Бразерс” или сохранение мозговой функции вашего сына в достаточной степени, чтобы он мог хотя бы произнести само слово “премьер-лига”, а уж вам решать».

Врачи качают головами. Первый доктор оборачивается ко мне. Я улыбаюсь.

– Ты заблудился, приятель? – спрашивает он.

Я готовился к подобному. Я все это планировал. Отрепетировал вчера несколько ответов за ужином из жесткой баранины, который не ел.

– Нет, я просто навещал брата в детском отделении, – говорю я.

Лифт останавливается на первом этаже.

– А твои мама и папа с тобой? – спрашивает доктор.

– Ага, они просто курят снаружи, – отвечаю я.

Двери лифта открываются, врачи выходят направо, а я направляюсь к больничному фойе. По гладким бетонным полам деловито снуют посетители и сотрудники «Скорой помощи», толкающие каталки. Первый врач замечает повязку на моей правой руке и замирает на месте.

– Эй, погоди, малыш…

Просто продолжать идти. Просто продолжать. Уверенность. Ты невидимый. Ты веришь, что ты невидимый и незаметный. Просто продолжай идти. Мимо кулера с водой. Мимо семейства, окружающего девочку с бутылками «Колы» в кресле-каталке. Мимо постера с Нормом – папашей с пивным животом в центре и надписью «Жизнь. Будь в ней» из телевизионной рекламы, которая так сильно смешит Августа.

Я оглядываюсь через правое плечо и вижу, как первый доктор подходит к административному столу и начинает говорить с женщиной за ним, указывая на меня. Теперь идти быстрее. Теперь быстрее. Еще быстрее. Ты не невидимка, идиот. Ты не волшебник. Ты тринадцатилетний мальчик, и тебя вот-вот схватит тот крупный охранник с Тихоокеанских островов, с которым доктор разговаривает сейчас; и тебя отправят жить к отцу, которого ты не знаешь.

Бежать.

Королевская Брисбенская больница находится на Боуэн-Бридж-роуд. Я знаю этот район, потому что ежегодная Брисбенская выставка – «Экка» – проводится каждый август немного дальше по дороге, в старом выставочном центре, где однажды мама с Лайлом позволили Августу и мне съесть все содержимое наших пакетов с рекламными образцами «Милки Вэй», пока мы наблюдали, как пятеро здоровенных тасманийцев яростно рубят топорами лежащие у них под ногами бревна на потеху публике. Мы возвращались домой в Дарру на поезде со станции Боуэн-Хиллз – она тут где-то поблизости, – и в движущемся поезде меня вырвало содержимым моего пакета в «Армейскую боевую сумку» с пластмассовым пулеметом, пластмассовой гранатой, патронташем и камуфляжной головной повязкой, которую я мечтал надеть на несколько совершенно секретных спасательных миссий на улицах Дарры, пока она не утонула в блевотине, состоящей на две трети из шоколадного коктейля и на треть из сосиски в тесте.

Снаружи на небе – дневная луна. По Боуэн-Бридж-роуд проносятся машины. Возле дорожки, идущей от больницы, торчит большая серая трансформаторная будка. Я проскальзываю за эту будку и наблюдаю, как охранник-островитянин выскакивает из раздвижных дверей больницы. Он смотрит налево, направо, снова налево. Наверно, следы мои ищет. Но ничего не находит. Он направляется к женщине в зеленом кардигане и пушистых тапках, покуривающей на скамейке автобусной остановки возле больницы и о чем-то болтающей с городской урной, в которую стряхивает пепел.