Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

«Стоять на месте!» – рявкнул Уайлдмен.

«Ты ведь не сможешь выстрелить в человека, верно?» – рассудительно сказал Дрищ.

«Еще как смогу! – ответил Уайлдмен. – Я вышибу тебе все мозги!»

Такое признание, естественно, побудило Дрища бежать к водительскому месту украденной машины, что, в свою очередь, побудило Уолтера Уайлдмена дважды выстрелить в Дрища, в попытках вышибить ему мозги, но преуспел он лишь в том, что разбил заднее стекло автомобиля. Дрищ помчался к шоссе Брюс Хайвей, направляясь на север, а Уолтер Уайлдмен позвонил в полицию, чтобы сообщить номер машины. Дрищ добрался до Кабултура, примерно в получасе езды от Брисбена, прежде чем полицейская машина повисла у него на хвосте, устроив захватывающую автомобильную погоню по проселочным дорогам, через кусты, овраги и буераки, которая закончилась тем, что Дрищ разбил машину о проволочный забор. Скрывшийся в кустах пешим порядком Дрищ был очень быстро окружен примерно тридцатью детективами из Квинслендской полиции, которые в итоге и нашли его прячущимся за широким пнем. Полицейские отвезли Дрища обратно в Богго-Роуд и бросили его назад в камеру в Отряде номер два, захлопнули за ним дверь, и Дрищ снова уселся на свою жесткую тюремную кровать.

И улыбнулся.

«Почему ты улыбался?» – спросил я однажды Дрища.

«Я установил себе цель и достиг ее, – ответил он. – Наконец-то этот никчемный сирота и отброс общества, на которого ты, юный Илай, сейчас смотришь, – нашел то, в чем был действительно хорош. Я понял, почему Господь создал меня таким охрененно тощим и долговязым. Это хорошо для прыжков через тюремные стены».

Железнодорожные пути. Поезд. Станция Боуэн-Хиллз. Ипсвичская линия, платформа номер три. Поезд подъезжает, и я бегу вниз по бетонной лестнице. Может быть, здесь пятьдесят ступеней, и я проскакиваю по две за раз, одним глазом глядя под ноги, а другим на открытые двери поезда. Затем один неверный шаг, и моя правая щиколотка подворачивается на последней ступени, правая кроссовка соскальзывает с края, и я лечу лицом вперед на грубый асфальт третьей платформы. Правое плечо смягчает большую часть удара, но правая щека и ухо проезжают по асфальту, как задняя шина моего велосипеда, когда я резко бью по тормозам для разворота с заносом. Но двери поезда все еще открыты, так что я поднимаюсь с земли и ковыляю к ним, запыхавшийся и оглушенный; и тут они начинают закрываться, и я прыгаю вперед так, как никогда в жизни не прыгал, и приземляюсь внутри, где три пожилые женщины в четырехместном отсеке одновременно оборачиваются ко мне и ахают.

– С тобой все в порядке? – спрашивает одна из них, обеими руками вцепившись в свою сумку на коленях.

Я киваю, перевожу дыхание и поворачиваюсь, чтобы идти дальше по проходу. Мелкая асфальтовая крошка прилипла к моему лицу, застряв в ссадинах. Воздух обжигает кровоточащую царапину на лице. Костяшка, к которой когда-то крепился потерянный палец, настоятельно требует внимания. Я сижу, дышу и молюсь, чтобы этот поезд остановился в Дарре.

Опустевшие пригороды в сумерках. Может быть, конец света уже наступил. Может, в мире остались только я да вампиры, которые пока спят, потому что еще светло. Возможно, я схожу с ума, и мне не следует так долго находиться на солнце, когда больничные обезболивающие уже не действуют, но я понимаю, что это не бред, а реальность, потому что чувствую запах своих подмышек и вкус пота над верхней губой. Я иду вдоль заведений на Дарра-Стейшен-роуд. Мимо ресторана «Мама Пхэм». Мимо пустого пакета из-под бургеров, кружащегося на ветру. Мимо фруктово-овощного рынка. Мимо парикмахерских, социального магазина и букмекерской конторы. Прохожу через парк Дьюси-стрит, где колючие семена паспалума цепляются за низ моих джинсов и за белые шнурки кроссовок. Почти пришел. Почти дома.

Теперь осторожнее. Сандакан-стрит. Я внимательно оглядываю улицу издалека, прячась за раскидистым эвкалиптом, покачивающимся на вечернем ветру. Никаких машин перед нашим домом. Никаких людей на улице. Я осторожно и быстро перемещаюсь между деревьями, зигзагами пробираясь через парк к нашему дому. Небо над домом оранжевое и темно-розовое – наступает вечер. Возвращение на место преступления. Я устал, но и нервничаю одновременно. Не уверен, что этот квест был такой уж хорошей идеей. Но я должен идти туда. Единственный путь из ямы – только наверх. Или же еще глубже, мелькает мысль. Прямиком в преисподнюю.

Я перебегаю через дорогу к калитке, как будто твердо решив, что должен быть здесь, потому что это мой дом, несмотря ни на что, вернее – дом Лайла. Дом Лайла. Лайл…

Через парадную дверь не войти. Иди назад. Если задняя дверь заперта, попытайся влезть через окно Лины. Если и оно заперто, попробуй раздвижное кухонное окно со стороны старого соседа Джина Кримминса – возможно, мама или я забыли вставить кусок металлического карниза в паз, по которому ездит окно, чтобы заблокировать возможный путь злоумышленникам. Злоумышленникам вроде меня. Нежданным гостям с большими планами.

Проверяй по порядку.

Задняя дверь заперта. Окно Лины не двигается с места. Я подтаскиваю к кухонному окну черный мусорный бак, забираюсь на него и берусь за раму. Она сдвигается на пять сантиметров, и меня посещает надежда, но затем рама упирается в положенный кусок карниза, и надежда исчезает. Твою ж мать. На несколько секунд я прихожу в отчаяние. Последнее средство – разбить окно.

Я спрыгиваю с мусорного бака. Уже темнеет, но я пока вижу под домом земляной пол, усыпанный камнями, однако все они слишком малы для моих нужд. О, а вот этот подойдет. Кирпич. Наверно, один из тех знаменитых кирпичей с фабрики дальше по дороге. Кирпич родного города. Кирпич Дарры. Я выползаю из-под дома, кладу кирпич на крышку мусорного бака и начинаю залезать на него обратно, когда за моим плечом вдруг слышится голос.

– Все в порядке, Илай? – спрашивает Джин Кримминс, высовываясь через открытое окно своей гостиной.

Пространство между домом Джина и нашим – всего около трех метров, поэтому он может говорить тихо. В любом случае, он тихий человек, который всегда действовал на меня успокаивающе. Мне нравится Джин. Джин знает, как быть тактичным.

– Добрый вечер, Джин, – говорю я, оборачиваясь к нему и убирая руки с бака. На Джине белая майка и голубые хлопчатобумажные пижамные штаны. Он замечает ссадины на моем лице.

– Черт побери, приятель, что с тобой случилось?

– Споткнулся, когда бежал вниз по лестнице на вокзале.

Джин кивает:

– Не можешь войти?

Теперь моя очередь кивать.

– Твоя мама здесь? – спрашивает он.

Я отрицательно качаю головой.

– А Лайл?

Я качаю головой.

Он кивает.

– Я видел, как те парни тащили его к машине тем вечером, – говорит Джин. – Думаю, они не в кафе-мороженое его везти собирались.