Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Папаша не торопится с ответом. Он делает длинную затяжку сигаретой. Долгое молчание наверху.

– Август не разговаривает с той ночи в Лунном пруду, потому что не хочет рисковать. Не хочет случайно сболтнуть правду о своей великой тайне, – продолжает миссис Биркбек. – А Илай непреклонен в своей вере, что волшебный красный телефон – это правда, потому что он говорил с человеком на другом конце провода, который знает о нем такие вещи, которых не мог бы знать.

Очередная долгая пауза. А затем папаша смеется. Или, вернее – воет от смеха.

– О да-ааа, это бесценно! – приговаривает он. – Это, мать вашу, по-настоящему впечатляюще!

Я слышу, как он хлопает себя по коленям.

– Я очень рада, что вам так весело, – сообщает миссис Биркбек. – Всегда отрадно видеть человека, умеющего во всем найти забавную сторону.

– И вы считаете, что мои парни действительно верят во все это? – спрашивает папаша.

– Я считаю, что разум каждого из них выработал сложную смешанную систему убеждений, состоящую из реальных и воображаемых объяснений, – для состыковки всех противоречивых моментов их великой психотравмы, – говорит она. – Я считаю, что либо они глубоко психологически изломаны, либо… либо…

Она замолкает.

– Либо что? – спрашивает папаша.

– Либо… не помешало бы рассмотреть другое объяснение всего этого, – заканчивает она.

– И какое же? – интересуется отец.

– Что они намного более особенные, чем вы или я можем себе представить, – отвечает миссис Биркбек. – Возможно, они слышат какие-то вещи, которые находятся за пределами их собственного понимания, а этот красный телефон, о котором они толкуют, – единственный понятный им способ как-то осмыслить невозможное.

– Это чертовски смешно, – заявляет папаша.

– Может, и так, – соглашается миссис Биркбек. – Как бы то ни было – какими бы фантастическими ни казались эти теории, – я со своей стороны действительно боюсь этих убеждений, даже если они сформировались в их воображении, потому что они могут нанести большой вред Августу и Илаю. Что, если вера Августа в то, что он называет «возвращением», превратится в некое ложное чувство… неуязвимости.

Папаша посмеивается.

– Я переживаю, что эти мысли могут толкнуть ваших мальчиков на путь безрассудства, Роберт.

Папаша обдумывает это какое-то мгновение. Кремень его зажигалки чиркает. Выдох дыма.

– Ну, вам не нужно беспокоиться о моих мальчиках, миссис Биркбек, – говорит он наконец.

– Не нужно?

– Не-а, – говорит папаша. – Потому что все это лошадиного дерьма не стоит.

– Как так? – не понимает миссис Биркбек.

– Я хочу сказать, что Август – он как топор.

– Простите, что значит – «как топор»?

– Это значит – такой же простой и незатейливый, – объясняет папаша. – Я хочу сказать, что, похоже, Илай вам заливает прямо в уши. Он наплел вам фантастическую чепуху, чтобы вытащить себя из какого-то дерьма в школе, в которое сам себя втянул. Это беспроигрышный вариант. Вы верите в это и думаете, что он особенный. Вы не верите в это и думаете, что он чокнутый на всю голову, – но все равно думаете, что он особенный. Понимаете, он балабол. Выдумщик. Сочинитель. И мне не особо приятно вам это говорить, но Илай родился с двумя качествами любого хорошего рассказчика – со способностью гладко связывать фразы и способностью нести удивительную собачью чушь.

Я смотрю на Августа. Он удовлетворенно кивает головой. Ножки одного из кухонных стульев сдвигаются по половицам наверху. Слышен вздох миссис Биркбек.

Август садится в позу краба и ползет обратно под домом. В задней части поддомового пространства, где между грязной землей и полами достаточно места, Август встает возле папашиной заброшенной стиральной машины. Она с вертикальной загрузкой. Он открывает крышку стиральной машины и заглядывает внутрь. Затем снова закрывает. Он машет мне. Открой крышку, Илай. Открой крышку.

Я открываю крышку и вижу внутри стиральной машины черный мусорный пакет. Загляни в пакет, Илай. Загляни в пакет.

Я заглядываю внутрь пакета и вижу там десять прямоугольных брикетов героина, завернутых в коричневую жиростойкую бумагу, и поверх нее – в прозрачный пластик. Брикеты размером с кирпичи, которые делают на Даррском кирпичном заводе.

Август ничего не говорит. Он закрывает крышку стиральной машины, идет вверх вдоль дома, обратно по пандусу, и входит в кухню. Миссис Биркбек оборачивается на своем стуле и сразу же видит странное выражение на лице Августа.

– Что такое, Август? – спрашивает она.

Он облизывает губы.

– Я не собираюсь убивать себя, – произносит он. И указывает на отца. – И мы любим его очень сильно, а это лишь половина того, как сильно он любит нас.

Управляйте своим временем, прежде чем оно управится с вами. Прежде, чем оно расправится с розами в образцовом саду Кхана Буя на Харрингон-стрит. Прежде, чем оно облупит краску с желтого «Фольксвагена»-фургона Би Ван Трана, вечно припаркованного на Стратхеден-стрит.

Время даст ответы на все вопросы, не сомневайтесь. Ответит на молитвы и заставит ответить за убийства. Всему свой черед – и победам, и потерям, и взлетам, и падениям, и любви, и смерти.

Время расти братьям Беллам, и время расти в цене тайнику с героином Лайла. Время покрывает волосками мой подбородок и подмышки, но не торопится делать это с моими яйцами. Время переводит Августа в последний класс школы, и для меня это время тоже не за горами.

Время делает из папаши почти приличного повара. Он готовит нам еду по вечерам, когда не пьет. Отбивные с замороженными овощами. Сосиски с замороженными овощами. Неплохие спагетти-болоньезе. С замороженными овощами. Он жарит баранину сразу на неделю, и мы потом это неделю едим. Иногда по утрам, в то время когда весь остальной мир спит, он шастает в мангровых зарослях по пояс высотой на побережье Шорнклиффа, в устье ручья Капустное дерево, и ловит для нас грязевых крабов с клешнями, выпирающими, как бицепсы Вива Ричардса. Иногда днем он проходит полпути до супермаркета «Фудстор», чтобы купить продукты, и возвращается ни с чем, и мы не спрашиваем почему, поскольку знаем, что у него случился приступ паники; поскольку понимаем, как он взвинчен сейчас, как это разрушает его, поедает живьем изнутри, где по артериям и венам бегут все эти воспоминания, и напряжение, и мысли, и драма, и смерть.

Иногда я езжу с ним на автобусе, потому что он просит меня присмотреть за ним, когда он путешествует. Ему необходимо, чтобы я всегда был рядом, как тень. Он просит меня говорить с ним. Он просит меня рассказывать ему всякие истории, потому что это успокаивает его нервы. Так что я рассказываю ему все те истории, которые мне рассказывал Дрищ. Все те байки обо всех тех преступниках из Богго-Роуд. Я рассказываю ему о своем давнем друге по переписке Алексе Бермудесе и о том, как эти люди в тюрьме ждут только две вещи в жизни: своей смерти и «Дни нашей жизни». Когда отец начинает нервничать слишком сильно, то кивает мне, и я нажимаю на звонок, чтобы автобус остановился; и папаша восстанавливает дыхание на автобусной остановке, а я говорю ему, что все будет хорошо, и мы ждем обратного автобуса, чтобы поехать домой. Учимся ходить маленькими шагами. Он проезжает немного дальше каждую поездку от дома. От Брекен-Риджа до Чермсайда. От Чермсайда до Кедрона. От Кедрона до Боуэн-Хиллз.