Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

– Ну, тогда я просто выберусь через задний забор, – говорю я.

– У нас стены опутаны колючей проволокой со всех сторон. Нигде не выйти, кроме как через переднюю калитку, – сообщает он. – Да что с тобой такое? Эти ублюдки из «БТК» хотят захватить нашу хату. Они хотят все территории Дарры. Ты позволишь этим лохам захватить наш родной город? Это наши угодья, Тинк. Мы должны защищать их.

Эта битва начинается так же, как и любая другая в истории. Сперва главы обоих противоборствующих кланов обмениваются обидными словами.

– Я отрежу тебе нос, Тран, и сделаю из него брелок для своих ключей! – кричит Даррен от своего дома в «аппендиксе» Аркадия-стрит, стоя в центре группы бандитов «5Т», увеличившейся теперь примерно до тридцати рыл.

У начала улицы стоит человек, которого, как я догадываюсь, зовут Тран, а за ним – его банда суетливых варваров из «БТК», которые поистине кажутся прибывшими на эту землю с единственной целью – лишать жизни других. Тран держит мачете в правой руке и молоток в левой, а его группа превосходит команду Даррена по меньшей мере человек на десять.

– Я отрежу тебе уши, Даррен, и буду петь в них военные марши каждый вечер перед ужином! – кричит Тран.

Затем начинается лязг. Бандиты с обеих сторон лязгают металлическим оружием об оружие рядом стоящего товарища. Ритмичный лязг, все более громкий и интенсивный. Призыв к войне. Песнь обреченности.

И что-то внутри меня – моя жажда жизни, возможно, или миролюбие, или просто врожденный страх оказаться насаженным на мачете – заставляет меня проталкиваться через сгрудившихся бандитов «5Т», хотя сперва я стоял позади них.

– Простите, – приговариваю я, наступая им на ноги. – Извините. Виноват!

Я выхожу на середину Аркадия-стрит, в самый центр пропасти, разделяющей эти две кровожадные группировки.

– Извините, что прерываю! – говорю я.

И лязг мачете прекращается. Тишина наполняет улицу, и мой дрожащий голос эхом разносится по Дарре.

– Я знаю, что у вас нет никаких причин меня слушать! – взываю я. – Я просто какой-то идиот, который зашел повидаться со своим приятелем. Но я действительно чувствую, что точка зрения постороннего может помочь вам, парни, решить любые обиды, которые вы накопили друг против друга!

Я по очереди поворачиваюсь к каждой стороне. Выражение на лицах Даррена и Трана можно назвать глубочайшим недоумением.

– Сыновья Дарры! – продолжаю я. – Сыновья Вьетнама! Разве не война вынудила ваши семьи покинуть родину? Разве не ненависть, разделение и недопонимание изначально привели вас в этот прекрасный пригород? Там есть странная земля за границами Дарры, и это место зовется Австралией! И это место не всегда приятно для вновь прибывших. Это место не всегда гостеприимно для посторонних. Вам, ребята, доведется столкнуться с достаточным количеством битв там, за пределами этого священного дома! Вам следует сражаться плечом к плечу там, а не друг против друга здесь. – Я показываю на свою голову. – Может быть, нам всем пора начать немного больше пользоваться этим, – говорю я. И поднимаю мачете. – И немного меньше этим!

Я медленно и символично кладу мачете плашмя на асфальт замершей Аркадия-стрит. Даррен смотрит на своих людей. Тран опускает руки на мгновение и смотрит на своих бойцов. А затем вновь вскидывает оружие.

– Мочииииииииии! – кричит он.

И армия «БТК» бросается в атаку, взметнув мачете, молотки и ломики в брисбенское небо.

– Убить их всех! – орет Даррен, и беспощадная армия «5Т» мчится вперед, шлепая резиновыми кедами по улице и нетерпеливо бряцая оружием.

Я поворачиваюсь и несусь к краю улицы, а позади меня две бешеные армии сталкиваются плоть о плоть и клинок о клинок. Я прыгаю через изгородь высотой по колено в палисадник маленького коттеджа за четыре дома от резиденции Даррена. Я падаю на живот, ползу через переднюю лужайку коттеджа и молюсь, чтобы никто из бандитов «БТК» не кинулся за мной. Я подползаю к стене дома и нахожу укрытие за кустом белых роз, откуда бросаю последний взгляд на Великую Битву Мачете при Аркадия-стрит. Клинки свистят в воздухе, кулаки и локти находят лбы и носы. Ноги врезаются в животы. Колени входят в глазницы. Даррен Данг стремительно и торжествующе выпрыгивает из кучи-малы и летит по дуге на какого-то зазевавшегося воина-соперника. Я дотягиваюсь рукой до дна своего рюкзака и чувствую, что пятьдесят штук по-прежнему там. И я благодарю богов войны за то, что вовремя напомнили мне о шестом «Т» – «Тикай со всех ног».

Не могу дождаться, чтобы сказать ей. Не могу дождаться, чтобы увидеть ее. В моем видении на ней белое платье. У нее длинные волосы, ниспадающие на плечи. Она приседает и заключает меня в объятия. Я передаю ей деньги, которые мы достали для нее, и она плачет. Тем же вечером мы едем в Гэп и кладем эти деньги на стойку банка в торговом центре «Гэп Виллэдж», и она говорит симпатичному клерку, что эти деньги – ее депозит за маленький коттедж с белым розовым кустом перед фасадом.

Наш автобус останавливается на Бакленд-роуд, в пригороде Нунда, на северной окраине Брисбена. Яркое осеннее солнце припекает мне макушку, обжигает уши и шею. Мы проходим мимо римско-католического храма, могучего собора из коричневого кирпича с зеленым куполом сверху, напоминающим купола всех тех известных лондонских зданий, которые я часто встречаю в разрозненных томах энциклопедии «Британика», разбросанных по книжной горе в папашиной библиотечной комнате.

Возможно, я буду скучать по этой дыре, по обувной коробке, которую папаша называет домом. Я буду скучать по всем этим проломам в стенах. Я буду скучать по всем этим книгам.

Я буду скучать по тому отцу, которым он бывает в трезвые вечера, когда смотрит с нами «Распродажу века», и смеется над шутками Тони Барбера, и отвечает на все вопросы быстрее и правильнее игроков. Я буду скучать по Генри Ванне. Я буду скучать по совместным походам в табачную лавку с трезвым отцом. Я буду скучать по трезвому папе.

Мы сворачиваем с Бакленд-роуд на Бейдж-стрит. Я останавливаюсь.

– Это здесь, – говорю я. – Номер шестьдесят один.

Мы с Августом стоим перед широким деревянным домом-«квинслендером», высоко поднятым на длинных и тонких сваях и удивительно похожим на пожилого хрупкого джентльмена – до такой степени, что кажется, будто он вот-вот обопрется на трость и пошутит что-нибудь про ирландцев.

Высокая лестница, покрытая облупившейся синей краской, ведет нас наверх, к старым французским дверям, выгоревшим на солнце, побитым дождем и ветром, занозистым на ощупь. Я дважды стучу своей пятипалой левой рукой.

– Иду-иду! – доносится певучий женский голос.