Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Одна неделя. Вот сколько хочет мама, чтобы мы с Августом провели в доме Тедди на летних каникулах. Одна неделя с Тедди-крысой. Я бы предпочел остаться здесь, в Брекен-Ридже, с папашей и пауками-каннибалами.

«Какая из планет Солнечной системы имеет больше всего лун?» – спрашивает Тони Барбер в нашем нечетком телевизоре у трех конкурсантов на фоне пастельно-розового с аквамарином задника.

В папаше уже несчетное количество пива и три стакана плодово-ягодного вина из коробки, но он все равно с легкостью побивает всех участников передачи.

– Юпитер! – гаркает папаша.

«Как называется столица Румынии?» – спрашивает Барбер.

«Как называется множество змей в одном месте?» – спрашивает Барбер.

«Как Фрэнки Белл в здравом уме могла довериться ссыкуну Тедди Калласу?» – спрашивает Барбер. Я подаюсь вперед в своем кресле, наконец-то заинтересовавшись любимым папашиным шоу.

«И теперь для Доски славы вы должны коротко рассказать о себе – кто вы такой», – говорит Барбер игрокам. Он смотрит с экрана прямо на меня. Он обращается ко мне напрямую.

«Мои родители никогда не были настоящей парой. Я младший из их двух мальчиков. Мой старший брат перестал разговаривать в шесть лет, после того, как отец уронил машину с нами с плотины. Когда мне было тринадцать, мужчина, рядом с которым, я думал, мне предстоит расти, был утащен в неизвестность подручными пригородного наркоторговца, маскирующегося под малого бизнесмена, торгующего протезами. А затем, когда я полагал, что дела становятся лучше, моя мать переехала к человеку, который – я уверен – виновен в смерти мужчины, которого я любил больше всех других мужчин на свете. И я “перекати-поле” из смятения и отчаяния; я Илай… кто?..»

Август в нашей комнате, рисует. Маслом на холсте. Он говорит, что может стать художником.

«Как и ваш старик-отец!» – говорит папаша всякий раз, когда об этом заходит речь, стремясь провести связь между часто поразительными, иногда тревожными картинами Августа и своей первой работой в должности ученика маляра в компании «Конец радуги. Покраска домов» в Вуллунгаббе.

Коллекция полотен повсюду в комнате – на стенах, под провисшей кроватью Августа. Он плодовит. Он создал серию картин, на которых рисовал незначительные пригородные сценки с улиц Брекен-Риджа на фоне грандиозных космических пространств. На одной из картин он изобразил наш местный ресторан «Биг Ростер», парящий перед спиральной галактикой Андромеда в двух с половиной миллионах световых лет от Земли. На другой он поместил двух мальчишек с Мак-Киринг-стрит, играющих в крикет на заднем дворе, посреди огромной красной галактики, которая выглядела как кровавая дыра в животе от выстрела из дробовика. Еще на одной картине – тележку из супермаркета «Фудстор», плывущую среди звезд в ста тысячах световых лет от нас, на самом краю Млечного Пути. Он нарисовал папашу в синей майке, лежащего на боку на диване, курящего самокрутку и обводящего имена лошадей в программке, – на фоне безбрежного цветного облака межзвездного газа на самом краю изученной Вселенной, где, по словам Гуса, вся вселенская материя пахнет, как папины пуки.

– Кто это? – спрашиваю я, стоя в дверях спальни.

– Это ты.

Кисть Августа касается крышки от ведерка шоколадного мороженого «Черное золото», которую он использует как палитру для красок. Это я на холсте. Это я со своей фотографии в Нешвиллской государственной старшей школе. Мне нужно подстричься. Я выгляжу, как бас-гитарист из «Семьи Партридж» [53] Американский телевизионный музыкальный ситком, транслировавшийся на ABC с 25 сентября 1970 г. по 23 марта 1974 г. . Позднеподростковые прыщи, большие дурацкие позднеподростковые уши, лоснящийся от жира позднеподростковый нос. Я сижу за коричневым школьным столом в классе и смотрю в окно, на моем лице встревоженное выражение, а за окном класса – космическое пространство.

– Что это такое?

Там какое-то межгалактическое явление – светящийся зеленый шар, формирующийся среди звезд.

– Это ты смотришь в окно на математике и видишь свет, которому потребовалось двенадцать миллиардов лет, чтобы до тебя добраться, – говорит Август.

– И что это значит? – интересуюсь я.

– Я не знаю, – отвечает Август. – Я думаю, это просто о том, как ты смотришь на свет.

– И как ты собираешься это назвать?

– «Илай видит свет на уроке математики».

Я наблюдаю, как Август добавляет побольше тени на мой кадык, нарисованный масляной краской.

– Я не хочу ехать в дом Тедди, – говорю я.

Касание и мазок. Касание и мазок.

– Я тоже, – говорит он.

Касание и мазок. Касание и мазок.

– Но мы все равно поедем, не так ли? – спрашиваю я.

Касание и мазок. Касание и мазок.

Август кивает. Да, Илай, мы должны ехать.

Глаза Тедди ввалились внутрь с тех пор, как я последний раз видел его, а живот выпятился наружу. Он стоит в дверях двухэтажного дома-«квинслендера» в Ваколе, одном из пригородов к юго-западу от Дарры. Он унаследовал этот дом от родителей, которые сейчас живут в доме престарелых в Ипсвиче, еще в двадцати минутах езды дальше по Брисбен-роуд.

Мы с Августом стоим на вершине шаткой лестницы с железными перилами, такой старой и хрупкой, что она ощущается веревочным мостом, по которому Индиана Джонс и его верный напарник Коротыш Раунд могли бы перебираться через яму с крокодилами.

– Давненько не виделись, ребята, – говорит Тедди, обнимая маму толстой рукой так, словно она бочонок пива.

Я вижу тебя в своей голове почти каждый день, Тедди.

– Да, давно, – произношу я.

Август позади меня тянется рукой через перила, чтобы схватить нечто похожее на дикий желтый абрикос с дерева, нависающего над передней лестницей.

– Рад тебя видеть, Гус, – говорит Тедди.

Август смотрит на Тедди, слегка улыбается и срывает фрукт с дерева.

– Это мамина мушмула, – сообщает Тедди. – Это дерево растет здесь уже более пятидесяти лет.

Август нюхает фрукт.

– Давай, кусай, – улыбается Тедди. – На вкус как груша и ананас – все в одном.

Август кусает, прожевывает кусок мушмулы. Улыбается.

– А ты хочешь, Илай? – спрашивает Тедди.

Я ничего не хочу от тебя, Тедди Каллас, кроме твоей головы на колу.

– Нет, спасибо, Тедди.

– Хотите, ребятки, взглянуть на кое-что крутое?

Мы молчим.

Мама бросает на меня отчаянный взгляд.

– Илай! – говорит мама, не зная, что еще сказать.

– Конечно, Тедди, – говорю я с энтузиазмом мушмулы.

Это грузовик. Огромный оранжевый «Кенворт К100» 1980 года, с кабиной над двигателем, припаркованный на краю обширного двора Тедди под чудовищным манговым деревом, которое роняет на машину свои зеленые плоды, высосанные летучими лисицами.