Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Папаша иногда проделывает такое с Августом и мной после того, как у нас случается большая драка в гостиной во время какого-нибудь из его запоев. Он тот, кто ее затевает, он тот, кто продолжает раздавать нам подзатыльники, когда мы пытаемся смотреть «Джамп-стрит, 21», он тот, кто всегда доводит Августа до крайних мер, и он тот, кого Август бьет кулаком в глаз, чтобы получить минутную передышку. И однако нам же потом достается игнор. В большинстве случаев папаша просыпается на следующее утро, оценивает синяки на морде и извиняется. Но иногда он устраивает нам молчаливый бойкот. Как будто это мы засранцы. Как будто это мы виноваты во всем. Долбаные взрослые.

Тедди ведет себя так, словно нас нет в его доме, словно мы призраки, бесплотные духи, играющие в настольные игры в его гостиной, пока сам он разыгрывает роль несправедливо гонимого в своей спальне. Так что я чувствую себя дерьмово из-за того, что заставляю маму чувствовать себя дерьмово, и когда она просит нас с Августом помочь ей приготовить бараньи голени на ужин, Август бросает на меня один из своих говорящих взглядов. Ты поможешь ей приготовить эти бараньи голени, потому что это кое-что значит для нее, и ты будешь делать это с радостью, а если ты этого не сделаешь, я тебе череп вскрою.

Мы готовим бараньи голени, возимся с ними полдня, просто потому, что маленький сюси-пуси Тедди их любит.

Тедди покидает дом в полдень, проходя через кухню.

– Куда ты идешь? – спрашивает мама.

Он ничего не говорит.

– Ты сможешь вернуться к ужину в шесть? – интересуется она.

Молчание.

– Мы приготовим тебе бараньи ножки, – говорит она.

Скажи что-нибудь, дебил.

– С красным винным соусом, точно как ты любишь, – добавляет мама.

Мама улыбается. Взгляни на эту улыбку, Тедди. Посмотри на это солнце внутри нее. Ну же, Тедди? Тедди?

Ничего. Он выходит из кухни, спускается по задней лестнице. Ниже, ниже, ниже, дьявол спускается вниз, а солнечная девушка дьявола делает все возможное, чтобы обернуть это в шутку.

Мы на медленном огне готовим бараньи ножки в стальном котле, когда-то принадлежавшем бабушке Тедди, достаточно большом, чтобы в нем можно было кипятить воду для купания. Мы готовим их полдня и еще чуть-чуть, переворачиваем их каждый час в соусе из красного вина, чеснока, тимьяна, лаврового листа, мелко порезанного лука и сельдерея. Когда подходит время снимать пробу, куски баранины отваливаются от костей и напоминают цветом шоколад в руках той воздушной леди в белом из рекламы «Флэйк», которую Август так любит.

Тедди не возвращается к шести часам вечера. Мы уже сидим за обеденным столом в столовой, когда он заявляется на два часа позже.

– Твое в духовке, – говорит мама.

Он кидает на нас пристальный взгляд. Оценивающий. Мы с Августом чувствуем запах мочи от него в ту минуту, когда он садится за стол. И еще чего-то внутри него. Скорости, возможно. Маленький помощник огромной машины на долгом пути до Кэрнса. Его глаза не могут зафиксироваться на нас, он громко дышит и постоянно открывает и закрывает рот, словно испытывает жажду; толстые белые катышки свернувшейся слюны скопились в уголках его губ. Мама идет на кухню, чтобы подать ему еду, а он посматривает на Августа через стол.

– Как прошел твой день, Тедди? – спрашиваю я.

Но он не отвечает, он просто продолжает смотреть на Августа, который опустил голову к тарелке, перемешивая волокна баранины с красным винным соусом и картофельным пюре.

– Что? – спрашивает Тедди, глядя на Августа. – Прости. Я тебя не расслышал.

– Он ничего не сказал, Тедди, – говорю я.

Он наклоняется ближе к Августу, взгромождая свой толстый живот на стол так далеко, что пачка красного «Уинфилда» выпадает из кармана его синей джинсовой рабочей рубашки.

– Ты можешь повторить это для меня? Может, немножко громче на этот раз.

Он театрально поворачивает левое ухо к Августу.

– Нет-нет, я понимаю, приятель, – пожимает плечами Тедди. – Я бы тоже лишился дара речи, если бы мой старик так поступил со мной.

Мой брат смотрит на этого предателя и улыбается. Тедди снова садится на свой обеденный стул, и мама ставит его еду перед ним.

– Мы рады, что ты наконец пришел, – говорит мама.

Тедди ковыряет пюре вилкой, как ребенок. Он вгрызается в мясо, как акула. Он опять смотрит на Августа.

– Ты ведь знаешь, в чем его проблема, не так ли? – говорит он.

– Эй, Тедди, давай просто поужинаем, – отвечает мама.

– Ты потакала всей этой чепухе с «обетом молчания», – произносит Тедди. – Ты сделала этих парней такими же сумасшедшими, как их долбанутый отец.

– Ну ладно, Тедди, хватит, – говорит мама.

Август снова смотрит на Тедди. Август уже не улыбается. Он просто изучает Тедди.

– Надо отдать вам должное, ребята, – говорит Тедди. – Это определенно смело – спать под одной крышей с парнем, который пытался утопить вас возле той гребаной плотины.

– Хватит, Тедди, черт побери! – кричит мама.

– А что такое? – вскидывается Тедди. – Так и есть. Утопить, да, парни? Утопиииииить!

А затем он тоже кричит. Громче, чем мама.

– Нет уж, нахер! – рявкает он. – Этот обеденный стол принадлежал моему отцу. Мой отец сделал этот гребаный стол, и теперь это мой гребаный стол! А мой гребаный отец был правильным мужиком и правильно меня воспитал! И я скажу, что нахер мне такое не надо за моим гребаным столом!

Тедди отрывает зубами еще один кусок баранины так, словно выгрызает кусок плоти из моего предплечья.

– Нет уж, нет уж! – орет он. – Вы все можете проваливать!

Он поднимается с места.

– Вы не заслуживаете сидеть за этим столом! Проваливайте из-за моего стола. Вы не достойны этого стола, гребаные психи!

Мама встает тоже.

– Ребята, мы можем доесть наш ужин в кухне, – говорит она, поднимая свою тарелку. Но рука Тедди шмякает по тарелке сверху, выбивая ее обратно на стол, где та раскалывается на три части, напоминающие международный символ мира.

– Оставь эти чертовы тарелки здесь! – рычит Тедди.

Мы с Августом уже на ногах, отходим от наших стульев и движемся в сторону мамы.

– Нет уж, нет уж, – продолжает Тедди. – За этим столом едят только члены семьи!

Он издает громкий деревенский свист, и его любимые немецкие овчарки бегут вверх по задней лестнице, через кухню и в столовую. Тедди похлопывает ладонями по нашим с Августом стульям.

– Сидеть здесь, мальчики!

Бо послушно вспрыгивает на мой стул, а Эрроу преданно занимает место Августа.

Тедди довольно кивает.

– Ешьте, ребята, – говорит он. – Эти бараньи ножки ресторанного качества.

Собаки погружают головы в наши тарелки, виляя хвостами от восторга.

Я смотрю на маму.

– Пойдем, мам, – говорю я.

Она стоит, глядя на порыкивающих собак, пожирающих весь день, который она потратила на готовку. А затем молча поворачивается и, как робот, идет в кухню. Там стоит старый канареечно-желтый буфет у стены рядом с духовкой, где в котле лежат еще четыре бараньи ножки, которые мы приберегли на завтрашний обед. Мама стоит в кухне молча, просто размышляя, может быть, целую минуту. Думает.