Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Она опускает голову. Она плачет.

– Илай, – вздыхает она. – Я никогда не говорила, что бросаю Тедди.

Столица Румынии – Бухарест. Множество змей – клубок. Множество Илаев Беллов – ведро. Коробка. Клетка. Дыра. Тюрьма.

Вечер субботы, 19.15, и папаша дрыхнет возле унитаза. Он обессилел сразу после того, как его стошнило в фаянсовую чашу, и теперь безмятежно спит под держателем для туалетной бумаги; и когда он выдыхает, воздух из его ноздрей колышит три свисающих однослойных листочка, которые трепещут, словно выброшенный белый флаг капитуляции на ветру.

Я сдаюсь. Я хочу быть таким же, как он.

Но сэр Август Невозмутимый не разделяет моего сегодняшнего энтузиазма по поводу того, чтобы, воспользовавшись трудно заработанными наркоденьгами Лайла, – напиться и обожраться до полусмерти.

Мой изначальный план – потратить пятьсот баксов на гастрономическое безумие в забегаловках вдоль Барретт-стрит. Мы можем начать с «Биг Ростер» – целая курица, две большие картошки, две колы, две кукурузы, – а затем двигаться дальше по улице к «фиш энд чипс», китайской закусочной, лавке с «дим-симами» и кафе-мороженому. После этого мы можем завалиться в «Таверну Брекен-Ридж», найти у бара одного из папашиных приятелей-завсегдатаев, Гюнтера, и попросить его купить нам бутылку рома «Бандаберг» для ананасовых коктейлей.

Ты ведешь себя как придурок , – молча говорит Август. Так что пью я в этот вечер в одиночестве. Я еду на пирс Шорнклифф с бутылкой рома, и четыре сотни баксов наличными рассованы по карманам моих джинсов. Я болтаю ногами, сидя на пирсе под мерцающим светом фонаря. Рядом со мной валяется отрубленная голова кефали. Я потягиваю ром прямо из горла и думаю о Дрище; и осознаю, что от рома мне тепло и хорошо и что было бы неплохо провести следующий год моей жизни, тратя оставшиеся 49 500 долларов наркоденег Лайла на ром и чипсы с курицей. Я пью, пока не отрубаюсь на краю пирса.

Я просыпаюсь от солнца и вижу перед собой губы высохшей кефальей башки. Моя голова раскалывается. Я пью из зеленого общественного фонтанчика минуты две, затем раздеваюсь до трусов и купаюсь в кишащей планктоном воде возле пирса. Я приезжаю домой и нахожу Августа сидящим на диване в гостиной ровно там же, где я его вчера оставил. Он улыбается.

– Чего? – спрашиваю я.

Ничего.

Я сажусь перед телевизором. Сейчас перерыв в тестовом матче между Австралией и Пакистаном.

– Как там наши?

Август пишет в воздухе. Дин Джонс на 82 [55] Речь о крикете, тестовые матчи проводятся между командами по крикету. Дин Джонс – известный австралийский игрок и комментатор. .

Я устал. Мои кости ломит. Я откидываю голову на спинку дивана и закрываю глаза.

Но Август щелкает пальцами. Я снова открываю глаза и вижу, что он показывает на экран телевизора. По девятому каналу идет местный полуденный выпуск новостей.

«Рождество пришло раньше для одной очень особенной семьи из Брекен-Риджа, северного пригорода Брисбена», – говорит ведущая, женщина с пышными черными волосами, покрытыми лаком. Дальше идет кадр – Шелли Хаффман в кресле-коляске со своими родителями возле их дома на Тор-стрит.

– Это же Шелли! – говорю я.

Август смеется и хлопает в ладоши.

Голос диктора звучит на фоне кадров, на которых Шелли и ее родители плачут и обнимают друг друга.

«За последние три года родители четверых детей Тесс и Крейг Хаффман пытались собрать 70 тысяч долларов, необходимые, чтобы превратить их дом в дружелюбное пространство для их семнадцатилетней дочери Шелли, которая живет с мышечной дистрофией. По состоянию на вчерашний день они собрали 34 540 долларов через школьные и общественные кампании по сбору средств. Но сегодня утром Тесс Хаффман открыла входную дверь, и… вот что она там увидела!»

На экране мама Шелли вытирает слезы с глаз, разговаривая с репортером в своем переднем дворе. Она держит в руках коробку, завернутую в рождественскую бумагу.

«Я собиралась в пекарню за булочками, потому что должна была приехать бабушка Шелли, – говорит она. – Я открыла входную дверь и увидела на коврике эту коробку, завернутую в хорошую подарочную бумагу».

На бумаге пересекающиеся ряды конфет и елок.

«Я открываю ее, заглядываю внутрь, а там столько денег! – всхлипывает Тесс. – Это просто чудо какое-то!»

В следующем кадре – полицейский, стоящий в переднем дворе Шелли.

«Общая сумма составляет 49 500 долларов наличными, – говорит офицер со строгим лицом. – Мы все же проводим некоторые расследования касательно происхождения денег, но, по предварительным оценкам, похоже, что эти средства пожертвованы истинным добрым самаритянином с большим сердцем».

Я поворачиваюсь к Августу. Он сияет, шлепая себя по коленкам.

Полевой репортер, стоя за кадром, задает Шелли вопрос:

«Что бы вы хотели сказать тому доброму человеку, который оставил эти деньги на вашем пороге, Шелли?»

Шелли щурится, глядя против солнца.

«Я просто хочу сказать… просто хочу сказать… кто бы ты ни был… я люблю тебя!»

Август поднимается с дивана, торжествуя, и в восторге кивает.

Я вскакиваю и в два длинных шага оказываюсь возле Августа, прежде чем нырнуть ему в область таза и вогнать его в раздвижное окно, выходящее на переднее крыльцо. Окно чуть не разлетается вдребезги от удара затылка Августа. Я наношу шквал апперкотов в его живот и подбородок.

– Ты сраный идиот! – кричу я.

Затем он поднимает меня за пояс и с размаху швыряет на телевизор. Тот вместе с диктором внутри накреняется и соскальзывает с папашиной коричневой тумбы. Персиковая керамическая лампа, стоявшая сверху, разбивается на восемь зазубренных осколков, которые разлетаются по деревянному полу. Папаша выходит из своей спальни.

– Что, черт возьми, тут происходит? – рявкает он.

Я снова бросаюсь на Августа, он бьет меня в лицо с левой и с правой, а я провожу серию беспорядочных ударов в ответ, и тут папаша встает между нами.

– Илай! – кричит он. – Оставь его в покое!

Отец отталкивает меня назад, и я перевожу дух.

– Что ты наделал? – кричу я. – Ты сошел с ума, Гус! Ты долбаный псих!

Он быстро строчит в воздухе. Прости, Илай. Мне пришлось.

– Ты никакой не особенный, Гус, – говорю я. – Ты просто шизанутый псих. Ниоткуда ты не возвращался. Нет никаких других Вселенных, кроме этой единственной, и это дыра, каких поискать. Нет там никаких других Августов. Есть только один здесь, и он чертов кретин.

Август улыбается. Он строчит в воздухе.

Ты бы попался с этими деньгами, Илай.

– Просто говори нормально, головожоп! – кричу я. – Меня достали твои гребаные каракули до блевоты!

Мы оба тяжело дышим. Ведущая новостей все еще вещает из телевизора, притаившегося экраном кверху за папашиной тумбой: