Чарльз Буковски - Голливуд

– Привет, малыш, – сказал я.

Зал стремительно наполнялся. Люди все были незнакомые. Я регулярно сигнализировал официанту, чтобы не обносил нас. Наконец он бухнул на стол полную бутылку.

– Когда кончится, я принесу другую.

– Спасибо, труженик ты наш.

Сара подала мне завернутый в бумагу презент для Гарри Фридмана. Я положил его на колени. Появился Джон и подсел к нам.

– Рад, что вы с Сарой здесь, – сказал он. – Поглядите, что за публика: и ворье, и киллеры, пробы ставить негде!

Джону все это нравилось. Он парень с воображением. Это помогает ему в жизни – и днем, и ночью.

Вскоре в зал вошел какой-то ужасно важный тип. Послышались аплодисменты.

Я кинулся к нему с деньрожденным подарком.

– Мистер Фридман, поздравляю…

Джон схватил меня за полу пиджака и подтянул назад к столику.

– Осади, это не Фридман! Это Фишман.

– Ах ты!.. Я сел.

И заметил, что Виктор Норман по-прежнему ест меня взглядом. Я отвернулся первым. Он смотрел на меня так, будто глазам своим не верил.

– Ладно, Виктор, – громко сказал я. – Ну, снял я штаны перед почтенной публикой, так что ж теперь – мировая война, что ли, разразится?

Он отвел глаза.

Я встал и пошел в сортир.

Я маленько заплутал и попал на кухню. Там сидел водитель автобуса. Я достал кошелек, вынул десятку. Сунул ему в кармашек футболки.

– Я не могу это принять, сэр.

– Почему?

– Не могу, и все.

– Все берут чаевые. Почему вам нельзя? Кстати, я всю жизнь мечтал водить автобус.

Я вышел, вырулил в зал и сел на место.

Сара наклонилась ко мне и прошептала: «Тут без тебя Виктор Норман подходил. Сказал, что, мол, очень благородно было с твоей стороны никак не отозваться о его писанине».

– Молодец я, а, Сара?

– Еще бы!

– Разве я не хороший мальчик?

– Замечательный!

Я посмотрел в сторону Виктора Нормана, поймал его внимательный взгляд. Кивнул и слегка подмигнул.

Тут наконец вошел настоящий Гарри Фридман. Кое-кто поднялся и зааплодировал. Прочие уже притомились для таких жестов.

Фридман сел за стол, ему тотчас подали угощение. Пасту. Нам всем тоже разнесли пасту. Фридман принялся за еду и целиком ушел в это занятие. Сразу было видно, что поесть он не дурак. Фигура тому соответствовала. Оделся он в старый костюм и поношенные ботинки. У него была крупная голова, толстые щеки. Он запихивал пасту в рот огромными порциями. Глаза у него были тоже большие, печальные и глядели с подозрением. Увы, он жил не на облаке. На мятой белой рубашке не хватало одной пуговицы, и в прореху выглядывал голый живот. Фридман напоминал младенца, который вырвался из-под опеки, раздулся в размерах и почти превратился во взрослого мужчину. В нем чувствовалась притягательная сила, но беда вам, коли вы ей поддадитесь – вашей слабостью не преминут воспользоваться. Галстука он не повязал. С днем рождения, Гарри Фридман!

В зал вошла молодая женщина в полицейской форме. Она подошла прямо к Фридману.

Гарри Фридман перестал жевать и осклабился. Губы его лоснились от пасты.

Дама-полицейский сняла с себя форменку и блузку. Титьки у нее были выдающиеся. Она тряхнула ими перед носом у Фридмана и провопила:

– Вы арестованы!

Все захлопали. Не знаю почему.

Фридман сделал жест рукой, приглашая ее нагнуться к нему. Она повиновалась, и он что-то прошептал ей на ухо. Никто не расслышал его слов. Что он сказал?

– Пригласи меня к себе. Увидишь, как мы поладим.

– Что-то ты стала забывать старых друзей.

– Зайди ко мне в контору. Я устрою тебя в кино.

Дама-полицейский надела блузку, форменку и удалилась.

Народ потянулся к Фридману с приветствиями и поздравлениями. Он смотрел, никого не узнавая. Потом быстро покончил со жратвой и принялся пить. Выпить он тоже был не дурак. Мне это понравилось.

Он потихоньку расслабился и стал гулять между столиками, перебрасываясь словечком-другим с гостями.

– Боже, – сказала Сара, – погляди-ка!

– А что?

– У него макаронина прилипла к губам – и никто ему об этом не скажет!

– Вижу-вижу! – сказал Джон.

Гарри Фридман все ходил между народом и беседовал. И никто не заикался насчет макаронины.

Наконец он приблизился к нам, оказался через столик от нашего. Я поднялся с места и подошел к нему.

– Мистер Фридман, – начал я.

Он повернул ко мне монструозное лицо гигантского младенца.

– Да?

– Стойте-ка!

Я протянул руку, подцепил пальцами макаронину и отклеил от его рта.

– Вы так с ней и ходили. Извините, я не выдержал.

– Спасибо.

Я вернулся к нашему столику.

– Ну, и как он тебе? – спросил Джон.

– По-моему – прелесть.

– Я же говорил. В жизни ничего подобного не встречал, если не считать Лидо Мамина.

– Все равно ты поступил очень благородно – снял с него эту дурацкую лапшу. Ведь никто больше не осмелился!

– Я вообще ужасно благородный.

– Ой ли? И какие же благородные поступки за тобой числятся?

Наша бутылка опустела. Я подал знак официанту. Он насупился, но принес новую.

А я так и не смог вспомнить своего благородного поступка. Чтоб был недавний…

Начался предсъемочный период.

Все вроде шло гладко.

Потом позвонил Джон.

– Беда.

– Что стряслось?

– Фридман и Фишман…

– Что они выкинули?

– Пытаются выпихнуть моих продюсеров – Тима Радди и Лэнса Эдвардса.

– Радди я знаю, а кто такой Эдвардс – понятия не имею. В чем дело-то?

– Эти ребята давно со мной. Вложили деньги и время. А теперь Фридман и Фишман намерились дать им под зад коленкой. Давят на меня со всех сторон. Инвестиции срезают. У «Файерпауэр» дела пошли худо. Их акции поднимались до сорока пунктов, а сейчас их сбрасывают по четыре.

– Хреново.

– Они наседают: избавляйтесь, мол, от этих ребят, они нам ни к чему! «Но мне, – отвечаю, – нужны». «На кой черт?» – спрашивают. «Я с ними подписал контракт». «Да что такое контракт! – говорят. – Это бумажонка, которую взять да и выбросить!»

– Не слабо.

– Жмут и давят, давят и жмут… И будут жать, покуда все масло из меня не выжмут. Я уже согласился сократить съемочный период с тридцати четырех до тридцати двух дней. Бюджет скукоживается… Им не нравится мой звукооператор. Хотят взять подешевле. И главное, говорят, гони в шею своих продюсеров, они нам на фиг не нужны.

– Что думаешь делать?

– Не могу я выкинуть Тима и Лэнса. Мы вот с какого конца решили попробовать. Завтра я и Тим завтракаем с одним адвокатом. Его весь Голливуд знает. Одно упоминание его имени нагоняет страху. Он все может. А Тиму он кое-что задолжал. После завтрака мы заедем к Фридману и Фишману и адвоката этого прихватим. Хорошо бы и ты за компанию прошвырнулся, а? Сможешь?

– Конечно. Куда и когда?

Завтракали у «Муссо». Заняли большой стол в углу. Заказали и выпивку. К нам подтягивался народ перекинуться словечком с юридическим светилом. Правда, все просто дрожали перед ним от страха. Но светило вел себя крайне великодушно. На нем был очень дорогой костюм.