Чарльз Буковски - Голливуд

– Спасибо.

Я посмотрел на Поля.

– Слышь, сынок, я забавный!

– Вы достигли определенного уровня… – ответил он и шмыгнул на кухню, откуда как раз вышла Сара с нашими стаканами. Она села рядом со мной и ткнула меня в бок.

И тут меня осенило: можно сделать вид, будто я засел за сценарий, и наведываться в Марина-дель-Рей посасывать халявное виски. Но не успел я как следует отвязаться от этой сладостной грезы, как снова распахнулась дверь и на этот раз вошел Джон Пинчот.

– А, вы тут!

– Ага, – сказал я.

– Ну, вроде все на мази. Тебе остается только написать сценарий.

– Но на это уйдут месяцы.

– Это конечно.

Тут вернулся из кухни Поль с какой-то подозрительной смесью для принцессы. Пинчот пошел за своей порцией.

Так началась первая из наших многочисленных встреч, которая, как и последующие, вылилась в пьянку по-черному. Мне это было необходимо, чтобы поверить в свои силы, потому что вообще-то я пишу стихи да рассказы. Писать сценарии всегда казалось мне дурацким занятием. Но в эту идиотскую ловушку попадались люди и поумней меня.

Джон Пинчот со стаканчиком в руке подсел ко мне.

Это был бесконечный вечер. Все говорили и говорили, не знаю даже о чем. Мы с Сарой так набрались, что ни один из нас не мог сесть за руль. Нам любезно предложили остаться на ночь.

В спальне, не зажигая света, Сара разлила по стаканам остатки красненького и спросила:

– Ты в самом деле собираешься писать сценарий?

– Черта с два, – ответил я.

Дня через три-четыре Джон Пинчот позвонил снова. Он был знаком с Денни Сервером, молодым режиссером и продюсером, у которого имелась своя студия в Венисе. Денни разрешил нам посмотреть у себя в проекционной документашку Пинчота «Зверь смеющийся» – об одном черном диктаторе, который залил свою страну кровью. Мы договорились, что встретимся у Пинчота, выпьем для разгону и отправимся на студию.

Джон открыл дверь, мы с Сарой вошли. Джон был не один. В комнате оказался какой-то парень. У него были необычные волосы – белокурые с сединой. А лицо розовое, даже красноватое. Глаза круглые и голубые, совсем круглые и очень голубые. У него был вид школьника, который собирается отколоть какой-то дьявольский номер. Как я потом убедился, у него всегда был такой вид. Чистый джокер.

– Франсуа Расин, – представил его Джон. – Он снимался у меня и у других режиссеров.

– Причем другие мне платили, – с поклоном отозвался Франсуа.

Джон пошел за выпивкой.

– Извините, – сказал Франсуа, – я сейчас освобожусь.

На столе рядом с ним красовалась электрическая рулетка, колесо которой приводилось в движение нажатием кнопки. Рядом лежали стопки фишек и длинный лист бумаги, заполненный цифрами. Еще была доска для записи ставок. Франсуа сделал ставку, нажал кнопку и сказал:

– Вот моя леди Вертушка, в которую я влюблен. Вошел Джон с выпивкой.

– Если Франсуа не играет, он либо тренируется, либо думает об игре.

Колесо остановилось, Франсуа сгреб выигрыш.

– Я изучил закономерности вращения колеса, – сказал он, – и куда бы ни упал выигрыш, я всегда угадываю.

– Система замечательная, – вставил Джон. – Жаль, что она не срабатывает в казино.

– Меня переигрывает Смертельное Желание, – объяснил Франсуа.

– Хэнк играет на тотализаторе, – сказала Сара. – Ставит на лошадей. Приезжает на все скачки.

Франсуа взглянул на меня с интересом.

– На лошадей, значит! И выигрываете?

– Хочется думать…

– Надо как-нибудь и нам попробовать.

– Обязательно.

Франсуа опять занялся рулеткой, а мы сели рядышком со стаканами в руках.

– Он выигрывает и просаживает сотни тысяч, – сказал Джон. – И вспоминает о том, что он актер, только когда проигрывается в пух.

– Резонно, – заметил я.

– Кстати, – продолжил Джон, – я разговаривал с продюсером Гарольдом Фезантом, и он очень заинтересовался твоим сценарием. Готов войти в дело.

– Гарольд Фезант! – воскликнула Сара. – Я о нем слышала. Он ведь один из тузов в этом бизнесе.

– Правильно, – подтвердил Джон.

– Но ведь никакого сценария еще нет, – напомнил я.

– Чепуха. Он тебя знает. И готов с нами работать.

– Что-то не верится.

– У него нюх, он зря денежки не вложит. Джон опять отправился за новой бутылкой.

– Может, тебе все-таки написать этот сценарий? – шепнула Сара.

– Ты что, забыла, до чего это довело Скотта Фицджеральда?

– Ты же не Фицджеральд.

– Слава богу, нет. Но тебе известно, что он из-за этих сценариев бросил пить? И это его доконало.

Франсуа по-прежнему торчал у рулетки. Вошел Джон с очередной бутылкой.

– Разопьем еще одну и вперед.

– Лады, – сказал я.

– Эй, Франсуа, ты с нами? – спросил Джон.

– Ах, нет, простите бога ради, мне тут кое в чем надо разобраться…

Проекционная была очень славненькая. Перед входом разместился бар с длинной стойкой, за которой стоял бармен. Механик уже сидел в будке. Денни Сервер отсутствовал.

К стойке приклеились человек семь-восемь. Черт знает кто такие. Я взял водки, а Сара пила что-то то ли малиновое, то ли серое, то ли серо-буро-малиновое. Джон помогал механику заправить фильм. Я заметил, что один парень на табурете с краю нахально на меня пялится. Причем упорно.

– А вы кто такой? – спросил я.

Он помолчал, отхлебнул своего пойла и ответил:

– Я прямо сгораю со стыда, произнося это слово, но… я, видите ли, режиссер.

Так я познакомился со знаменитым немецким режиссером Веннером Зергогом. Он был слегка шизанутый, как говорится, сдвинутый по фазе и обожал вытворять черт-те что со своей жизнью, да и с чужими тоже.

– Могли бы найти занятие получше, – сказал я. Тут появился Джон.

– Пошли, начинаем.

Мы с Сарой вошли в проекционную. Кое-кто из бара потянулся за нами, в том числе Веннер и его подружка. Мы уселись, и Джон сказал:

– Там в баре сидел Веннер Зергог. На прошлой неделе они с женой устроили перестрелку, целили друг в друга, пока пушки не разрядили, но не попали.

– Надеюсь, в кино он удачливее.

– О да.

Свет погас, и экран заполнил «Зверь смеющийся».

Лидо Мамин был масштабным человеком и в физическом плане, и в плане амбиций, а его страна – маленькой и бедной. Зато с большими странами он играл на обе руки, продавая и перепродавая любой товар – от валюты до оружия. В глубине души ему хотелось ни много ни мало, как править миром. Этот чертов ублюдок обладал потрясающим чувством юмора. Он допер до того, что жизнь гроша ломаного не стоит – если, конечно, речь идет не о его собственной. В его владениях всякого, кому случалось вызвать хоть малейшее подозрение в нелояльности, тут же топили в речке. И в ней плавало столько трупов, что крокодилы обожрались и глядеть в их сторону не хотели.

Лидо Мамин обожал сниматься. Пинчот заснял на пленку, как Мамин перед камерой инструктирует своих людей. Его прихвостни сидели и дрожали, а он задавал вопросы и скалился, обнажая желтые зубы. В редкие минуты, когда Мамин никого не убивал или не приказывал убрать, он трахался. У него было больше дюжины жен, а всех детей он и запомнить не мог.