Чарльз Буковски - Голливуд

– Мой брат, – сказал Анри-Леон, – неважно себя чувствует. У него неприятности.

Я наполнил стаканы.

Пинчот наклонился ко мне и прошептал:

– Они живут в этом люксе уже несколько дней, едят и пьют и ничего не платят.

– В самом деле?

– Счет оплатил Френсис Форд Лопалла. Он считает Жан-Поля гением.

– «Любовь» и «гений» – самые употребляемые слова, – сказал я.

– Ну что за хреновину ты понес, – сказала Сара, – ты брось эту хреновину вонючую.

На этих словах выплыл из своего угла Джон-Люк Модар и подошел к нам.

– Налей-ка и мне этого дерьмеца, – попросил он.

Я налил ему бокал до краев. Джон-Люк выдул его одним махом. Я налил еще.

– Я читал вашу фигню, – сказал он. – Она замечательна своей простотой. У вас мозговой травмы не было?

– Может, и была. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году из меня вытекла почти вся кровь. Я двое суток провалялся в подвале больницы для бедных, пока на меня не наткнулся какой-то сумасшедший ординатор, у которого сохранились остатки совести. Я тогда понес значительные потери, и, наверное, не только физические, но и умственные.

– Это одна из его любимых баек, – вмешалась Сара. – Хоть я его и обожаю, но когда столько раз выслушиваешь одно и то же…

– Я тоже обожаю тебя, Сара, но когда рассказываешь одну и ту же историю множество раз, она делается все больше похожей на правду.

– Ну ладно, пупсик, извини, – сказала Сара.

– Послушайте, – начал Джон-Люк, – напишите-ка титры к моему новому фильму. И еще мне хочется вставить в него эпизод по одному из ваших рассказов, где один парень получает временную работу в какой-то конторе, отвечает там на звонки, такая вот мура. Согласны?

– Согласен, – ответил я.

Мы уселись в кресла и начали пить как следует. А Джон-Люк начал говорить. Он говорил и говорил, глядя только на меня. Сперва я чувствовал себя польщенным, но потом мне надоело.

Джон-Люк говорил без остановки. Он изображал гения и вошел во вкус. Может, он и был гением. Мне-то что. Но я сыт гениями по горло еще со школьной скамьи. Шекспир, Толстой, Ибсен, Дж. Б. Шоу, Чехов и прочие зануды. Ну, эти еще ладно, а были и похуже: Марк Твен, Готторн, сестры Бронте, Драйзер, Синклер Льюис, прямо спасу от них не было, обложили кругом, ни охнуть ни вздохнуть без их наставлений, они и мертвого подняли бы.

А Джон-Люк все говорил. Больше я ничего не помню. Только то, что время от времени дражайшая Сара приговаривала: «Хэнк, не пей много. Осади малость. Ты же помрешь к утру».

А Джон-Люк все крутил свою шарманку.

Я давно перестал вникать в его слова. Видел только шевелящиеся губы. Он не вызывал раздражения, он был вполне приятным человеком. Разве что неважно выбритым. Но мы пребывали в дивном отеле «Беверли-Хиллз», где ходят по павлинам. В волшебном мире. Мне тут нравилось – я в жизни ничего такого не видал. Совершенно бессмысленный, совершенно безопасный мир.

Вино лилось, Джон-Люк говорил.

Я потихоньку отключился. Когда я общаюсь с людьми, хорошими или дурными, чувства мои притомляются, я перестаю воспринимать слова и сдаюсь на милость собеседника. Сохраняю вежливость. Киваю. Делаю вид, что во все вникаю, потому что не желаю никого обижать. И моя слабость не раз ввергала меня в серьезные неприятности. Пытаясь быть добрым с другими, я превращаю свою душу в питательный бульон.

Впрочем, плевать. Мозг отключается. Я слушаю. Реагирую. Еще никому недостало ума сообразить, что меня рядом нет.

Вино лилось, Джон-Люк говорил. Он наверняка сказал массу удивительного. А я весь сосредоточился на его бровях…

Наутро, в одиннадцать часов, когда мы с Сарой лежали в постели, зазвонил телефон.

– Алло?

Это был Пинчот.

– У меня новости.

– Слушаю.

– Модар ужасно неразговорчивый. Никто на свете не мог бы выжать из него такой поток слов! Ты единственный, кому это удалось! Он трепался несколько часов без продыху! Невероятно!

– Слушай, Джон, извини, но мне худо, я хочу спать.

– Ладно. У меня еще новости.

– Валяй.

– Насчет Жан-Поля Санраха. Ну?

– Он говорит, что мне нужно пострадать, что я еще не настрадался как следует, а когда настрадаюсь, он даст денег.

– Ну и хорошо.

– Странный он, правда? Вот что значит настоящий гений.

– Да, – ответил я, – так оно и есть. И положил трубку.

Сара еще спала. Я повернулся на правый бок, лицом к окну, чтобы не захрапеть ей прямо в ухо.

Не успел я погрузиться в сладкую тьму, напоминающую о вечном покое, как Сарина любимая кошка Красотка соскочила со своей подушечки у хозяйкиного изголовья и прошлась по моей голове. Когтистая лапка попала мне в ухо. Кошка спрыгнула на пол, взлетела на подоконник открытого окна и обратила мордочку на восток. Поднявшееся к зениту солнце не вызвало у меня прилива бодрости.

Вечером, сидя за машинкой, я выдул один за другим два стакана вина, выкурил три сигареты, прослушал по радио Третью симфонию Брамса и наконец понял, что не заведусь без толчка.

Я набрал номер телефона Пинчота. Он оказался дома.

– Алло?

– Джон, это Хэнк.

– Ну, как ты, Хэнк?

– Отлично. Слушай, я решил взять десять процентов.

– Но ты же говорил, что аванс затормозит творческий процесс.

– Передумал. Да и творческий процесс еще не начался.

– То есть?…

– То есть я все прокрутил в башке, но еще ничего не написал.

– А накрутил что?

– Сценарий будет о пьяни. Об алкаше, который день и ночь торчит у стойки.

– Ты думаешь, это кого-нибудь может заинтересовать?

– Знаешь, Джон, если бы я собирался кого-нибудь заинтересовывать, я бы ни строчки не написал. Ни в жизнь.

– Ну ладно. Привезти чек?

– Не надо. Пришли по почте. Сегодня же. Спасибо заранее.

– Тебе спасибо, – отозвался Джон.

Я вернулся к машинке и сел. Она была в полном порядке. Я напечатал:

Пьяница грустный с душою нежной.

Бар Дэнди. День.

Камера панорамирует сверху вниз, медленно приближается к стойке. На табурете сидит молодой человек. Похоже, он провел здесь целую вечность. Он подносит к губам стакан…

Ну, слава богу, стронулся с места. Самое тяжкое – написать первую строчку, дальше пойдет само собой. Надо только завестись – и покатит, как по рельсам.

Я будто сам очутился в баре. Почувствовал неистребимый запах мочи, который достанет тебя, где бы ни сел. Чтобы его перебить, надо немедленно выпить. Чтобы он не успел тебя пронять, надо опрокинуть четыре-пять стаканчиков. Перед моими глазами как живые встали завсегдатаи бара: их тела, и лица, и голоса – все это было со мной. И я был среди них. Видел, как в тонкую стеклянную кружку льется струя пива, и белая пена пузырясь плывет через край. Пиво совсем свежее, и после первого глотка кружки эдак четвертой надо вздохнуть, задержать воздух – и понеслась… Утренний бармен был хороший парень. Диало пошел как по маслу. Я строчил без передышки…