Чарльз Буковски - Голливуд

Сестинов подошел к нам.

– Присоединяйтесь, – пригласил я. Сестинов сел.

– Выпьете что-нибудь? – спросил я.

– Нет, спасибо.

– Смотрите, – сказал РикТалбот, – здесь Иллиантович!

Иллиантовича я знал. Он сделал несколько мрачных фильмов про то, как мужественные люди борются с насилием. Фильмы были хоть и мрачные, но хорошие.

Он был очень высокий, с кривой шеей и сумасшедшими глазами. Эти сумасшедшие глаза тебя так и сверлили, так и сверлили. От этого становилось не по себе.

Мы потеснились, чтобы освободить ему место. Кабинет уже был полон.

– Выпить не желаете? – спросил я.

– Двойную водку, – ответил он.

Это мне понравилось, я махнул рукой официанту.

– Двойную водку, – повторил он официанту, сверля его сумасшедшими глазами.

Тот побежал исполнять свой долг.

– Отличный вечерок, – сказал Рик.

Мне нравилось, что Рик не выпендривался. Это не кот наплакал, когда парень из сливок общества откровенно говорит о том, что ему весело с тобой.

Иллиантович получил свою двойную водку и залпом опрокинул стаканчик.

Рик Талбот задавал всем вопросы, в том числе Саре. В нашем кабинете не было и следа соперничества или зависти. Мне стало уютно.

Потом пришел Джон Пинчот. Слегка поклонился и с улыбкой сказал:

– Скоро, надеюсь, начнем снимать. Я тогда всех вас позову.

– Спасибо, Джон. Он ушел.

– Хороший режиссер, – заметил Рик Талбот. – Но интересно все же: почему вы выбрали именно его?

– Это он меня выбрал.

– Правда?

– Да. Я могу вам поведать историю, которая объяснит, почему он мне нравится. Но не для печати.

– Очень хочется ее услышать, – сказал Рик.

– Не для печати.

– Само собой.

Я наклонился в его сторону и рассказал историю про электропилу и мизинец Джона.

– Неужели это правда? – спросил Рик.

– Да. Но не для печати.

– Само собой.

(Я знал, что все однажды произнесенное рано или поздно попадает в печать.)

Тем временем Иллиантович одолел уже две двойных и ожидал следующую порцию. С меня он глаз не спускал. Потом вытащил кошелек, достал замусоленную визитную карточку и протянул мне. Углы у нее разлохматились, картон потемнел от грязи. Иллиантович выглядел как настоящий гений, потертый жизнью. Этим он привел меня в восторг. Он не старался пустить пыль в глаза. Заграбастал очередную порцию водки и махом выдул.

Потом серьезно посмотрел на меня. Я на него. Но его темные глаза были слишком большими. Мне пришлось отвести взгляд. Я подал знак официанту, чтобы налил мне еще. И уже потом опять взглянул в глаза Иллиантовичу.

– Вы самый лучший мужик, – сказал я. – Лучше никого нет.

– Нет, не так, – ответил он. – Вы самый лучший! И вам я даю свою карточку! А на ней – время показа моего последнего фильма. Вы должны прийти!

– Это уж обязательно, – сказал я, вынул кошелек и аккуратно поместил туда его карточку.

– Просто дивный вечер, – сказал Рик Талбот.

Мы еще поболтали, потом опять подошел Джон Пинчот.

– Уже почти начинаем. Вам лучше пойти прямо сейчас, а то потом не протиснетесь.

Мы все поднялись и последовали за Джоном. Кроме Иллиантовича. Он остался в кабинете.

– Мать вашу! Мне надо принять еще двойных! Не ждите меня, ребята!

Этот ублюдок спер у меня пару страниц текста. Он махнул официанту, вытащил мятую сигарету, вставил в рот, чиркнул зажигалкой и подпалил себе нос.

Ублюдок эдакий.

Мы вышли в ночь.

Снимать должны были в переулке. Сцену драки бармена и алкаша. Холодало. Почти все было готово для съемок. Камеры установили с двух сторон, чтобы снять крупные планы, и бармена, и Джека Бледсоу. Но настоящую драку должны были изображать дублеры.

Бледсоу заметил меня.

– Эй, Хэнк, идите сюда! Я подошел.

– Покажите им, как вы деретесь.

Я поплясал, нанося удары невидимому противнику то справа, то слева, провел атаку. И остановился. Мне уже надоело демонстрировать свое боевое искусство.

– У вас не особенно удачно получилось. На месте топтались слишком долго. Если бы так было на самом деле, толпа вмешалась бы, кто-нибудь наверняка влез бы в драку. Мне кажется, хоть я и пьяный был, обмены ударами следовали гораздо быстрее. И удары были сильнее, жестче. А потом – надо отпрянуть в сторону, оценить обстановку и опять замолотить кулаками. Надо сказать этому парню. Победитель должен быть только один. И драка не должна кончиться выбиванием мозгов. Это все-таки спектакль, показательное выступление…

Время поджимало. Мы сгрудились в переулке, так чтобы не мешать. И тут прибыл Гарри Фридман, а при нем – голливудская птичка, в парике, с наклеенными ресницами и с боевой раскраской. Слой помады увеличивал контур губ вдвое. Сиськи тоже были вдвое больше нормальных. Вместе с ними шествовал великий режиссер Манц Леб, постановщик таких картин, как «Человек-крыса» и «Голова-карандаш». Компанию украшала знаменитая актриса Розалинд Бонелли. Нам пришлось подойти, дабы быть представленными. Леб и Бонелли приветливо улыбались и вели себя очень дружелюбно, но я четко ощущал, что они чувствуют свое превосходство. Мне, впрочем, было наплевать, ибо я чувствовал свое превосходство над ними.

Потом мы вернулись на свою позицию, и началось побоище. С самого начала оно выглядело жестким и беспощадным. У нас-то по-настоящему начинали драться ближе к концу, когда один (обычно я) истощал свои силы, а другой не хотел уступать.

И еще одна особенность была в этих драках. Если ты не принадлежал к «клубу» бармена и тебя побивали, то оставляли на мусорной куче вместе с крысами. Чтобы подольше помнил. Однажды утром меня разбудили сирена и слепящие фары мусорной машины.

– Эй, парень, а ну с дороги! Мы тебя чуть не задавили!

– Из-з-звините…

Веселенькое это было дело – подыматься на ноги с бодуна, с туманом в башке, побитому как собака, с мыслью о самоубийстве, а тут еще милые черномазые здоровяки, озабоченные только тем, чтобы не выбиться из графика.

А то какая-нибудь негритоска высунется из окошка: «Эй, ты, шваль белая, давай катись от моей двери!»

– Да, мэм, извините, мэм…

И самое худшее было – вспомнить при первых проблесках возвращающегося сознания, пластаясь на грудах мусора, содрогаясь от боли при каждом движении, самое худшее было – вспомнить, что кошелек опять пропал…

Ты начинал обманывать сам себя. Может, кошелек в заднем кармане, просто до него не дотянуться. Но его там нет. Ты, превозмогая боль, подымаешься на ноги, обыскиваешь все карманы – кошелька как не бывало. Веры в человечество остается все меньше и меньше.

Худо-бедно сцену драки закончили, Джон Пинчот подошел и спросил:

– Ну как?

– Да не совсем то.

– То есть?

– В наших драках гладиаторы больше походили на клоунов, играли на публику. Сшибет, скажем, парень другого с ног, оглядится и спросит: «Ну что, хорошо?»