Ричард Бротиган - В арбузном сахаре. Рыбалка в Америке (сборник)

– Отличный ручей, – говорил он. – Напоминает евангелинин слуховой аппарат.

Мы добрались до большой заводи, образовавшейся там, где ручей врывался в секцию детских игрушек. У края прилавка вода походила на молоко, но к середине постепенно превращалась в зеркало, в котором отражалась тень большого дерева. Солнце к этому времени поднялось уже высоко над горами.

Я забросил удочку в молоко и стал смотреть, как поплавок плывет по ветке прямо к птице.

Оп-па!

Я подсек форель, и она запрыгала над водой.

– Жирафьи гонки в Килиманджаро! – заорал он и запрыгал синхронно с рыбой.

– Пчелиные гонки на Эвересте! – орал он.

У меня не было с собой сачка, так что я подвел форель к берегу и выбросил на песок.

На боку у нее была широкая красная полоса.

Отличная радужная форель.

– Красота, – сказал он.

Он поднял ее с земли, и рыба забилась у него в руках.

– Сломай ей хребет, – сказал я.

– У меня идея, – сказал он. – Облегчим перед смертью ее страдания. Надо дать рыбе выпить. – Он достал из кармана бутылку, открутил крышку и вылил хорошую порцию портвейна форели в рот.

Форель забилась в судорогах.

Тело ее дергалось, как телескоп во время землетрясения. Рот широко открывался и стучал, почти как человеческие зубы.

Он положил форель на камень, голова свесилась вниз, несколько капель вина выкатились изо рта и пятнами растеклись по камню.

Теперь она лежала неподвижно.

– Хорошая смерть, – сказал он.

– Ода анонимным алкоголикам.

– Не говори!

Так бы выглядел протокол вскрытия Рыбалки в Америке, если бы Рыбалка в Америке был лордом Байроном, умер в Миссолонгионе, Греция, и никогда не видел речных берегов Айдахо, ручья Кэрри, горячих ключей Уорсвика, Райского ручья, Соляного ручья и Утиного озера.

Протокол вскрытия Рыбалки в Америке:

«Тело находится в отличном состоянии, из чего можно заключить, что смерть наступила неожиданно в результате асфиксии. Вскрытие черепной коробки показало отсутствие черепных швов, как если бы она состояла из цельной кости, подобная картина наблюдается у людей старше 80 лет… Мозговые оболочки настолько плотно прилегали к костям черепа, что усилий двух крепких мужчин-ассистентов оказалось недостаточно, чтобы отделить твердую оболочку от кости… Общий вес головного мозга и мозжечка составил примерно шесть медицинских фунтов. Почки заметно увеличены, но патологий не обнаружено, размеры мочевого пузыря в пределах нормы».

2 мая 1824 года тело Рыбалки в Америке погрузили в Миссолонги на корабль, и к вечеру 29 июня 1824 года оно прибыло в Англию.

Тело Рыбалки в Америке сохранялось в резервуаре, заполненном ста восемьюдесятью галлонами спирта. О, как далеко от Айдахо, как далеко от Стэнлийской заводи, от Малого Краснорыбьего озера, от Большой Потерянной реки, от озера Джозефуса и от Большой Лесной реки.

Поздно вечером голубая субстанция, которая была на самом деле дымом нашего костра, ползла по долине и смешивалась со звуками колокольчика на лошадиной шее; через некоторое время субстанция и звон слились в одно целое так, что их невозможно стало разделить, как ни старайся. Даже ломом.

После полудня мы спускались на машине с горы Уэллс и наткнулись на овец. Они, как и мы, двигались по дороге.

Пастух шел перед капотом машины, помахивая веткой и похлестывая ею овец по задам. Выглядел он как молодой сухощавый Адольф Гитлер, только добрый.

На первый взгляд мне показалось, что овец на дороге не меньше тысячи. Было жарко, пыльно, шумно, и застряли мы, похоже, надолго.

За овцами полз фургон, который тащили две лошади. Третья лошадь, с колокольчиком на шее, была привязана к повозке сзади. Белая парусина трепыхалась на ветру, и фургон двигался сам, без погонщика. Его место оставалось пустым.

Наконец пастух Адольф Гитлер, только добрый, согнал с нашего пути последнюю овцу. Он улыбнулся, мы помахали ему рукой и сказали спасибо.

Мы искали место для палатки. Мы проехали пять миль вдоль Дымчатого ручья и, не найдя ничего подходящего, решили вернуться к той поляне на берегу ручья Кэрри, которую приметили раньше.

– Хорошо бы не воткнуться опять в этих проклятых овец, – сказал я.

Мы добрались до того места на дороге, где встретили их раньше; самих овец уже не было, но ехать пришлось по овечьему дерьму. Оно размазалось по дороге на несколько миль.

Я вглядывался в окрестные луга за Дымчатым ручьем, надеясь увидеть там овец, но никаких овец не было – только дерьмо на дороге.

Мы как будто играли в игру, изобретенную чьим-то сфинктером, причем заранее было известно, в чью пользу счет. Мы оглядывались по сторонам и ждали, что будет дальше.

Дорога сделала крутой поворот, и овцы взорвались перед нашим носом, словно вспышка бенгальского огня, – все та же тысяча овец и пастух, интересующийся, что это еще за хуйня. Такая же точно мысль возникла и в наших головах.

На заднем сиденье у нас валялось несколько бутылок пива. Оно успело нагреться, но не слишком сильно. Можете поверить, мне было ужасно неловко. Я взял бутылку и вышел из машины.

Я подошел к пастуху, похожему на Адольфа Гитлера, только доброго.

– Простите, – сказал я.

– Это овцы, – ответил он. (О, далекий и прекрасный аромат Мюнхена и Берлина!) – Иногда с ними столько возни, но что делать.

– Хотите пива? – спросил я. – Простите, мне очень неловко, что приходится снова вас беспокоить.

– Спасибо, ничего страшного, – сказал он, пожимая плечами. Бутылку он положил на сиденье фургона. Теперь оно не было пустым. Прошло много времени, и мы освободились от овец. Словно с машины стащили, наконец, сетку.

Мы доехали до ручья Кэрри и той поляны, поставили палатку, вытащили вещи из машины и сложили их под тентом.

Потом поехали вверх по ручью к бобровой плотине – там было полно форели, которая таращилась на нас из воды, как опавшие листья.

Мы набили багажник дровами для костра, и я наловил к ужину охапку этих листьев. Они оказались маленькими, темными и холодными. Осень была к нам добра.

Когда мы возвращались к палатке, я заметил у дороги пастуший фургон, а в стороне на лугу раздавались звон лошадиного колокольчика и далекое блеяние.

Мы вступали в последний круг, диаметром которому служил Адольф Гитлер, только добрый. Он расположился здесь на ночлег. И вот теперь, в сумерках, дым нашего костра сползал вниз и вливался в колокольный звон.

Овцы баюкали себя сами и проваливались в бесчувственный сон, словно знамена побежденной армии. И тогда я получил очень важное донесение, прибывшее всего несколько минут назад. Оно гласило: «Сталинград».