Уинстон Грэм - Росс Полдарк

Его отец, Фред Картер, опытный искусный шахтер, был вольным рудокопом и зарабатывал неплохие деньги. Но в двадцать шесть лет чахотка, с которой он сражался уже долгие годы, все-таки подкосила беднягу, и полгода спустя миссис Картер осталась вдовой с пятью детьми на руках; старшему, Джиму, было тогда восемь.

Фред Картер из кожи вон лез, чтобы заплатить шесть пенсов в неделю за обучение Джима в школе тетушки Элис Тревемпер. Родители надеялись, что мальчик проучится там еще один год, да вот только нужда сдула эти надежды, как ветер дым, и Джим стал промывать руду в Грамблере. Это была работа «на траве», то есть на поверхности: корнуоллские шахтеры, в отличие от шахтеров в центральной части страны, щадили своих детишек. Но и эта работа была не сахар: приходилось по десять часов в день стоять, склонившись в три погибели, и промывать руду в воде. Мама Джима забеспокоилась, когда сын вернулся домой с разбитыми в кровь руками. Но ведь с другой стороны, и с другими мальчиками происходило то же самое, а шиллинг и три пенса в неделю – неплохие деньги.

Когда Джиму исполнилось одиннадцать, он спустился в шахту и начал работать в паре с другим шахтером – тачками отвозил руду. Оказалось, что Джим унаследовал талант отца. Уже в шестнадцать он стал вольным рудокопом со своей выработкой и мог прокормить семью. Джим очень гордился собой, но спустя пару лет обнаружил, что начал тяжело заходиться в кашле, как и его покойный отец, и не может больше трудиться с той же отдачей, что и раньше. В двадцать, проклиная судьбу, Джим позволил матери уговорить себя и оставил работу в шахте. Выработка и, соответственно, весь заработок перешли к младшему брату, а сам Джим нанялся батрачить на ферме. Капитан Полдарк платил щедро, однако даже это жалованье было на четверть меньше прежнего. Но дело не только в деньгах. Шахтерское ремесло было у Джима в крови, он любил свою работу и тосковал по ней.

С другой стороны, оставив дело своей жизни, парень со временем окреп и уже без особого страха смотрел в будущее.

Итак, Джим сидел в углу дома Мартинов и шептался с Джинни. Слева от камина Заки Мартин покуривал глиняную трубку и читал газету. Справа его жена качала на одной руке трехлетнюю Бетси-Марию, которая только-только оправилась после кори, а на другой – всхлипывающего двухмесячного малыша. Комнату слабо освещала керамическая лампа с двумя фитилями по бокам. В лампу залили жир сардин, поэтому в комнате пахло рыбой. Джим и Джинни очень уютно чувствовали себя, пристроившись в тени на деревянной лавке. Девушка даже в сопровождении Джима все еще опасалась выходить из дома после наступления темноты. Это, конечно, его расстраивало, но Джинни клялась, что ей не будет покоя, пока под каждым кустом может прятаться Рубен. Лучше уж сидеть дома, хоть там и не уединишься.

Тусклый свет лампы выхватывал из темноты лишь отдельные детали комнаты: поверхности, углы, изгибы и профили. Со стола как раз убрали посуду после скромного ужина: чай, ячменный хлеб и гороховый пудинг; остались только мокрый круг от протекающего оловянного чайника и крошки там, где сидели две младшие девочки. Были видны лишь кусочек густой, рыжей с проседью шевелюры Зака, краешек его трубки и загнутый угол набранной мелким шрифтом газеты «Шерборн Меркьюри», которую глава семейства так крепко держал в волосатых руках, будто боялся, что она улетит. Стальные очки миссис Заки поблескивали в свете лампы, она что-то тихонько насвистывала, поворачивая голову то к одному ребенку, то к другому, и ее плоское лицо поочередно напоминало растущую и убывающую луну. У крошечной Айнез-Мари видны были только серая шаль и маленький пухлый кулачок, которым она хватала воздух, словно пытаясь заявить миру о своем присутствии. На другом плече миссис Заки беспокойно дремали копна рыжих волос и веснушчатый носик.

Длинные босые ноги Мэтью Марка светились на полу, как два серебристых гольца, остальная его часть скрывалась в тени матери. По стене рядом с Джимом и Джинни скользнула еще одна тень – это рыжая кошка Мартинов запрыгнула на полку рядом с лампой и, мигая, смотрела сверху вниз на всю семью.

Это была самая лучшая неделя. Папаша Заки работал в ночную смену, и поэтому детям было разрешено не спать до девяти вечера. Джим уже привык к установленному у Мартинов распорядку дня и всегда знал, когда пора уходить. Он перебирал в уме слова, которые еще не успел сказать Джинни, и уже собрался произнести их вслух, как вдруг в дверь постучали; ее верхняя половинка распахнулась, и все увидели мощную фигуру Марка Дэниэла.

Заки опустил газету, потер глаза и, чтобы убедиться в том, что его отдых не затянулся, глянул на треснутые песочные часы.

– Дружище, ты сегодня что-то рано. Проходи, коли пришел, и располагайся как дома. Я-то покуда на шахту не спешу.

– Да и я тоже, – ответил Дэниэл. – Хотел вот с тобой парой словечек перекинуться. По-соседски, так сказать.

Заки выбил трубку.

– Это запросто. Проходи, располагайся.

– Да мне бы с глазу на глаз, – пояснил Марк. – Прошу прощения у миссис Мартин. Есть одно небольшое дельце, надо бы обговорить. Может, ты все-таки выйдешь из дому-то?

Заки вытаращил на соседа глаза, а его жена вновь начала тихонько насвистывать что-то своим капризным крохам. Глава семейства отложил газету, пригладил волосы и вышел к Дэниэлу.

Джимми, воспользовавшись моментом, зашептал Джинни самые важные слова: о том, где они встретятся, если оба закончат работу до темноты… Девушка слушала, склонив голову. Джим заметил, что, в какой бы тени они ни сидели, гладкий лоб и бледные щеки Джинни всегда притягивали свет. И глаза, глаза тоже.

Миссис Мартин перестала насвистывать и сказала:

– Пора вам, детки, на боковую. А то утром голову от подушки не оторвете. Спать, Мэтью Мартин. И ты, Габи. И Томас тоже. Джинни, милая, жаль так рано выпроваживать твоего кавалера, но утром-то вставать надо.

Джинни улыбнулась:

– Да, мама.

Вернулся Заки. Все с любопытством повернулись в его сторону, но он сделал вид, будто ничего такого не замечает, и принялся преспокойно складывать свою газету.

– Не понимаю, – заметила миссис Заки, – какие секреты могут быть у двух взрослых мужчин. Шепчутся, как малые дети. О чем вы там шептались, Захария?

– О том, сколько пятен на луне, – ответил Заки. – Марк говорит: их там девяносто восемь, а я считаю, что сто два. Порешили отложить спор до тех пор, пока не повидаем священника.

– Я не потерплю богохульства в этом доме, – заявила миссис Заки; правда, осуждения в ее голосе заметно не было.

За двадцать лет совместной жизни она убедилась в том, что ее супруг – мужчина мудрый, а если и возмущалась по поводу его поведения, так только для виду. Кроме того, она и утром могла все выведать у мужа.