Джон Кутзее - Бесчестье

Молча, бок о бок, они с Петрасом завершают работу.

Так теперь и проходят дни на ферме. Он помогает Петрасу чистить оросительную систему. Ковыряется в огороде, спасая его от полной погибели. Пакует товары для продажи на рынке. Помогает Бев Шоу в клинике. Метет полы, готовит еду, делает все то, чего больше не делает Люси. Занят он с рассвета и до заката.

Глаз заживает на удивление быстро: всего-то неделя прошла, а он уже видит им. Ожоги заживают медленнее. Он так и ходит с забинтованной головой, носит повязку на ухе. Ухо, когда повязка снимается, оказывается схожим с голым розовым моллюском: он не уверен, что ему хватит смелости когда-нибудь выставить его напоказ.

Он покупает шляпу, чтобы защитить голову от солнца и до некоторой степени укрыть от посторонних взглядов лицо. Он старается свыкнуться со своей странноватой внешностью, хуже, чем странноватой, – отталкивающей – жалкое создание, из тех, на кого таращатся, разинув рты, дети на улицах. «Почему этот дядя такой странный?» – спрашивают они у матерей, а те шикают, заставляя детей замолчать.

В магазины Сейлема он заглядывает так редко, как только может, в Грейамстаун наезжает лишь по субботам. Он вдруг обратился в затворника, в сельского затворника. «Теперь уж не побродишь. Хоть любовь не оскудела и в полях светло как днем» [29]. Кто мог подумать, что все окончится так скоро и так внезапно – любовь, прогулки!

У него нет причин полагать, будто слухи об их беде уже расползлись по Кейптауну. И все же ему необходима уверенность, что рассказ о ней не дойдет до Розалинды в искаженном виде. Он дважды пытается дозвониться до нее – безуспешно. На третий раз он звонит ей на работу, в бюро путешествий. Розалинда на Мадагаскаре, сообщают ему, отправилась оглядеться, выяснить, что там к чему; он получает номер ее факса в Антананариву.

Он составляет послание: «Нас с Люси постигли кое-какие неудачи. У меня украли машину, кроме того, произошла потасовка, в которой меня немного помяли. Ничего серьезного – мы оба в порядке, хотя отчасти выбиты из колеи. Решил дать тебе знать об этом на случай, если до тебя дойдут какие-нибудь слухи. Надеюсь, ты приятно проводишь время». Он показывает написанное Люси на предмет утверждения, затем отдает Бев Шоу, чтобы та отправила факс Розалинде, в самую что ни на есть Черную Африку.

Люси по-прежнему худо. Она проводит ночи на ногах, уверяя, что не может заснуть, а после полудня он обычно находит ее на софе спящей, засунув, точно дитя, большой палец в рот. Дочь утратила интерес к еде, притрагиваться к мясу и вовсе отказывается, и, чтобы заманить ее за стол, ему приходится готовить непривычные блюда.

Не затем он сюда приехал – не для того, чтобы застрять в глуши и нянчиться с дочерью, отгонять от нее демонов, поддерживать разваливающееся хозяйство. Если у его приезда и была какая-то цель, то состояла она в том, чтобы прийти в себя, собраться с силами. А здесь он что ни день теряет себя.

Демоны и его не обходят стороной. Его посещают собственные ночные кошмары, в которых он лежит в пропитанной кровью постели, или беззвучно вопит, задыхаясь, или бежит от человека с лицом как у ястреба, как у бенинской маски, как у Тота. Однажды ночью, наполовину сомнамбула, наполовину помешанный, он сдирает с кровати простыни и даже переворачивает матрас в поисках пятен крови.

И остается еще его байроновский замысел. Из привезенных им книг уцелели только два тома писем – остальные лежали в багажнике угнанной машины. Публичная библиотека Грейамстауна не может предложить ничего, кроме избранных стихотворений. Но так ли уж необходимо ему продолжать чтение? Что еще должен он узнать о времяпрепровождении Байрона и его друзей в старой Равенне? Разве он уже не способен придумать Байрона, подлинного Байрона, да и Терезу тоже?

По правде сказать, он уже несколько месяцев откладывает этот миг – миг, когда придется взглянуть в лицо чистой странице, взять первую ноту, выяснить, чего он, собственно, стоит. В мозгу его запечатлелись отрывки любовного дуэта, вокальные линии сопрано и тенора, которые, подобно змеям, бессловесно обвивают одна другую и расползаются в стороны. Мелодия без кульминации; чешуйчатый шелест, с которым ползут по мраморным лестницам рептилии; а на заднем плане – дрожащий баритон униженного мужа. Быть может, здесь-то это безрадостное трио наконец и явится на свет – не в Кейптауне, но в старинной Кафрарии?

Две молодые овцы так и остаются весь день привязанными на проплешине у конюшни. Их блеяние, неутомимое и однообразное, начинает его раздражать. Он отправляется к Петрасу, чинящему, перевернув вверх колесами, велосипед.

– Я насчет этих овец, – говорит он. – Вам не кажется, что мы могли бы привязать их там, где они смогут попастись?

– Они для праздника, – говорит Петрас. – В субботу у меня праздник, я их зарежу. Вы с Люси тоже должны прийти. – Петрас оттирает дочиста руки. – Я приглашаю вас с Люси в гости.

– В субботу?

– Да, в субботу я созываю гостей. Много гостей.

– Спасибо. Но даже если овцы предназначены для праздника, не кажется ли вам, что их следует пасти?

Проходит час, а овцы все еще там, где были, и блеют все так же жалобно. Петраса не видать. Выйдя из себя, он отвязывает овец и пинками гонит к запруде, у которой растет густая трава.

Овцы долго пьют, потом начинают неторопливо пощипывать травку. Это черномордые персиянки одинаковой величины, с одинаковыми метинами и даже движениями. Судя по всему, близняшки, с самого рождения обреченные на нож мясника. Что же, обычное дело. Когда овца в последний раз умирала от старости? Овцы себе не принадлежат, и жизни их принадлежат не им. Они существуют для того, чтобы ими пользоваться, использовать их до последней унции – мясо съесть, кости размолоть и скормить домашней птице. Всему находится применение, кроме, может быть, желчного пузыря, которого никто есть не станет. Декарту стоило бы поразмыслить над этим. Душа, подвешенная во мраке, в желчном пузыре, – неплохое укрытие.

– Петрас пригласил нас в гости, – говорит он Люси. – Почему он устраивает праздник?

– Думаю, потому, что становится землевладельцем. Официально это произойдет первого числа следующего месяца. Большой день для него. Надо хотя бы показаться там, принести подарок.

– Он собирается зарезать двух овец. Не думаю, чтобы их хватило на всех.

– Петрас скупердяй. В прежние времена в таких случаях забивали быка.

– Что-то не нравится мне его манера. Притащил сюда двух обреченных на заклание животных для знакомства с людьми, которые их съедят!

– А что бы ты предпочел? Чтобы их резали на бойне, избавляя тебя от необходимости думать об этом?