Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

Глядя на взбудораженного Цао, Бай Лин спросила:

– А у тебя в жизни были другие женщины?

Как-то раз Цао-старший переспал с Хуан Лянь, теперешней женой его младшего брата, именно она была мерилом для только что проведенного им сравнения. Но не мог же он сказать об этом Бай Лин, она непременно подняла бы его на смех. Поэтому Цао замялся и ответил, что никого у него не было.

– Это правда? – удивилась Бай Лин.

– Конечно правда, говорю все как есть, с чего мне тебя обманывать?

Тогда Бай Лин крепко обхватила голову Цао Дашу и запричитала:

– Ах ты бедняжка, ах ты мой бедняжечка.

В последующие дни Бай Лин только и успевала мотаться туда-сюда: на день она прибегала домой ухаживать за свекровью, а вечером мчалась к Цао-старшему, с которым проводила ночь. Цао настаивал на ее переезде, но Бай Лин отказывалась, объясняя это невозможностью оставить свекровь одну.

Старушка была уже совсем немощной, от нее остались кожа да кости, между тем она оказалась очень живучей. Уже несколько лет будучи прикованной к постели, она не подавала никаких признаков ухода в мир иной. Она и сама мучилась из-за этого, понимая, что сильно обременяет Бай Лин, и уже не один раз уговаривала женщину снова выйти замуж. Но каждый раз Бай Лин заливалась слезами:

– Мама, ну что вы такое говорите? Неужели я могу вас бросить?

– Бай Лин, я уже старая. Будь что будет. Мне кажется, что Цао Дашу человек неплохой. Никого лучше ты в нашей деревне не найдешь. Так что давай-ка ты уже оставайся с ним, не хочу я тебя больше мучить.

– Нет, мама, я не уйду. Ведь я вам как дочь родная, я останусь с вами.

Свекровь тоже расплакалась.

– Ну что за непослушное дитя! – говорила она, утирая слезы.

– Вы, мама, больше ничего мне не говорите, я все равно вас не брошу и никуда не уйду.

– Вот грех-то какой! – причитала матушка. – Не ведаешь ты, Всевышний, что творишь!

После таких душещипательных разговоров намерение Бай Лин остаться со свекровью только укрепилось. И, чтобы уделять ей побольше внимания, по вечерам она перестала навещать Цао Дашу. Тот приставал к ней с постоянными уговорами, но она ответила решительным отказом, взамен предложив приходить к ним самому.

– Да как я посмею? Ведь у тебя дома свекровь. Пусть она и не встает, но слышать-то все слышит.

– Матушка моя – это не тигр какой-нибудь, не съест она тебя, чего ты боишься?

– Пусть и не съест, – засмущался Цао, – но как-то нехорошо получается, что я прибегаю в ее дом и краду у нее дочь.

Бай Лин зарделась и, опустив голову сказала:

– Да свекровь сама просит, чтобы ты к нам ходил.

Цао-старший удивился:

– Не может быть! Как она может звать того, кто крадет у нее дочь?

– Что ты заладил про какую-то кражу, прямо слушать страшно.

– Что тут страшного, я просто называю все своими именами.

Бай Лин опечалилась:

– Я же не вещь какая-то, чтобы меня красть.

– Ну раз ты сама не соглашаешься на переезд, значит, можно сказать, что я тебя краду. – Тут же, словно опомнившись, Цао спохватился: – А твоя свекровь точно не заругается, если я приду к тебе?

– Верить или нет – это твое право, – пробурчала Бай Лин.

Выдержав паузу, Цао Дашу ответил, что он ей верит.

Тогда Бай Лин чуть слышно спросила:

– Ну, так ты придешь сегодня вечером?

– Нет, не приду, я лучше дома спать буду, – покачал головой-Цао.

Бай Лин вдруг опечалилась:

– Ну почему? Что тебя опять не устраивает?

– Да все в порядке, просто я как представлю, что кто-то будет лежать в комнате и следить за мной, так сразу не по себе становится.

Сказав это, Цао поспешил удалиться. Словно боясь, что Бай Лин его не отпустит, уходил он почти бегом: какой-то миг – и он превратился в маленькую черную точку.

Цао-старшему показалось, что эта ночь тянется бесконечно долго. Сон его умчался неизвестно куда, и сколько он не силился, уснуть никак не получалось. Он лежал в кровати, уставившись в потолок, и пытался хоть что-то разглядеть. Но, как ни старался, ничего, кроме кромешной тьмы, увидеть не мог. «Так вот она какая, оказывается, слепота! – вздохнул про себя Цао Дашу и тут же порадовался: – Хорошо, что я не слепой, тяжко бы мне пришлось».

И тут он вдруг услышал как, словно мышь, пискнула дверь, после чего раздались осторожные шаги.

Теперь, когда братья жили раздельно, каждому из них принадлежала лишь одна створка двери. Поэтому створки теперь тоже не соприкасались и жили каждая своей жизнью, как давно разъехавшиеся родственники. А поскольку дверь перестала выполнять свою основную функцию, в комнату теперь мог войти, кто ни попадя.

Тут Цао Дашу понял, что к ним в дом кто-то зашел. Прислушавшись к разговору, он различил голоса Рябого Вана, Чэнь Чаншэна и Ли Собачьи Яйца. Цао знал, что эти трое были деревенскими бездельниками, они ничем не занимались и промышляли воровством. В Емачуне никто не решался им перечить, и, сколько бы проблем они ни доставляли, с ними предпочитали не связываться. Цао-старший тоже обходил этих хулиганов стороной, но сейчас эти люди пришли воровать его добро, и он просто должен был остановить их.

Цао сполз с кровати и стал шарить в поисках светильника. Едва он сделал несколько шагов, как налетел на скамейку, ощущения были, будто он ударился о камень. Боль показалась ему нестерпимой, словно при переломе. От этого он перегнулся пополам и со всего маху ударился головой об угол стола. Цао Дашу так сильно долбанулся об острый край, что на глазах выступили слезы. Он ощупал голову, крови не было, но, словно вылезший из-под земли гриб, на месте удара выскочила огромная шишка. Наконец Цао нащупал подоконник и зажег светильник. Тусклый свет развеял темноту, и теперь Цао Дашу мог беспрепятственно пройти в комнату. Но только он, держа перед собой лампу, вошел, как кто-то из-за двери ударил его прямо по руке. Он услышал глухой стук, после чего лампа упала на пол и потухла. И снова наступила кромешная тьма. В комнате распространился запах керосина, Цао-старшего просто выворачивало от этой вони. Он сделал было попытку нагнуться и подобрать лампу, но на него обрушился новый удар, на этот раз кто-то врезал ему палкой по спине. От дикой боли он, словно раненый зверь, развернулся и ринулся в сторону противника. Ему показалось, что он ткнулся кому-то в живот, поскольку, кроме живота, вряд ли на теле человека нашлось бы более мягкое и подходящее для ударов место. Послышался чей-то стон, Цао Дашу замахнулся и со всей силы выбросил кулак в том же направлении. Снова послышался стон; но едва Цао удалось меткими ударами атаковать противника, как чьи-то сильные руки, точно клещи, впились ему в шею сзади. Его свалили на пол, и на него посыпался град ударов. Несколько раз он порывался подняться, но все напрасно: его обрабатывали долго и методично, словно боксерскую грушу, пока он не растянулся на полу, как дохлая собака, не в силах шевельнуться. После этого воры стали хозяйничать, словно у себя дома. Они прихватили два куска вяленого мяса, принадлежавшего Цао-старшему, несколько бутылок вина из запасов Цао-младшего и как ни в чем не бывало ушли.