Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

Со временем не поспоришь, и лишь по всей комнате то там, то сям оказались разметаны сотни покореженных деталей.

Общую жилую комнату разделили перегородкой, и нам с сестренкой приходилось спать в крошечной глухой клетушке, где было нестерпимо душно и жарко. Пока я не возвращалась домой, сестренка не могла уснуть и беззвучно рыдала так, что подушка оказывалась полностью мокрой от слез, она полагала, будто со мной произошло что-то ужасное. Кроме как убиться да влюбиться, что еще ужасного могло со мной произойти? Приглянулись, всего-навсего, мы друг другу с одним пареньком, и хотелось нам быть с ним вместе ежечасно, ежеминутно и ежесекундно – вместе до самой смерти. Но в те годы мозги у нас у всех были хорошенько промыты, и потому даже мы вдвоем считали свои чувства чем-то постыдным и преступным. Целыми днями мы с ним пребывали в тревоге и страхе, порядком хлебнув печали оттого, что все старались растерзать и разлучить наши тела и души.

Ань У ворвался в аудиторию, где занимался мой класс, схватил из-за двери швабру и крепко-крепко треснул ею моего паренька – так, поганой метлой, он и изгнал мою первую любовь. Как-то раз потом, не сдержав-таки ярости, я выпалила только ради того, чтобы хоть как-нибудь ответить брату:

– Я люблю Летучую Мышь!

Ань У не обратил на меня никакого внимания. Тогда я снова заголосила:

– Я всегда-всегда буду любить Летучую Мышь!

Ань У отложил в сторону учебник «Методы культивации риса» и, сочувственно взглянув на меня, сказал:

– Тот тип, он ведь жутко странный был, верно?

В доме покойного директора поселился преподаватель по ИЗО, он вернулся к нам после трудового перевоспитания в деревне. После восстановления в Первой школе никаких предметов в расписании для этого старого холостяка предусмотрено не было, и он превратился в «сотрудника без определенного круга обязанностей». Он привез с собой из деревни целую кучу деревяшек и свалил их все во дворе, там, где прежде рос душистый лук. Тонкие, похожие на траву, побеги лука пробились между деревяшками через трещины в них и стали весло разрастаться. А у холостяка-учителя был одна любимая коряга, которая, прислонившись к углу дома, дни и ночи напролет пряталась под карнизом. Из-за влажности и отсутствия света на всей поверхности этой коряги повырастали черные древесные грибы. Учитель, набрав прохладную воду в черпачок, сделанный из тыквы-горлянки, часто подходил туда и, отпив глоток воды, – фррр – громко фыркал водою, опрыскивая эту чернющущую, огромную – выше человеческого роста – коряжину.

Это и вправду было забавно, я захихикала, получилось довольно громко, вышло очень неловко.

Я повернулась и, взглянув в просвет между двумя рядами больших ивовых деревьев, увидела густые травяные заросли, заполонившие всю школьную спортплощадку.

Перевод О. В. Халиной

Сяо Цзянхун

Когда мы перешли через реку, отец в очередной раз предупредил меня: Что бы ни говорил наставник, во всем его надо слушаться, понятно? Я кивнул. Отец присел на корточки, поправил на мне одежду – короткую двубортную куртку, которую два месяца назад сшила мать, чтобы я выглядел постарше, и материал она специально выбрала темно-синий. Только сегодня, когда настало время уезжать из дома, мать отдала ее мне. Когда я ее надел, отец был недоволен и нахмурил брови.

– Нет, не скроешь, что он так молод, – произнес отец. Судя по всему, темно-синий цвет не смог увеличить время моей жизни. Все-таки мне было всего лишь одиннадцать лет, а возраст – это не одежда, которую постирал, – и она либо села, либо растянулась.

Ранним утром, когда мать подняла меня с кровати, я увидел гнев на ее лице, она ненавидела до глубины души мою привычку спать допоздна. Однако когда я уже должен был уезжать, ее взор наполнился надеждой, жалостью и еще безысходностью. Отец же был готов расстаться со мной надолго, ведь его мечтой было, чтобы я стал мастером игры на сона. В нашей деревне Шуйчжуан такого мастера не было, на любые свадьбы или похороны нужно было звать кого-то из другой деревни, а это было нелегким делом, ведь если у мастера уже были заказы как раз на нужное нам время, то радостные и печальные события в Шуйчжуане проходили в глубокой тишине. Без этой живой энергии и хозяину было неловко и стыдно, и гостям казалось, что чего-то не хватает. Поэтому мастера игры на сона в Шуйчжуане принимали всегда с высочайшими почестями. Сигареты, вино, чай – все это подавалось по первому требованию, а также обеспечивалось питание по высшему разряду. Когда мастер уезжал, хозяин лично провожал его почти два ли [62]и еще дарил деньги – небольшие, но выражавшие его теплое отношение. Естественно, гость обычно сначала отказывался, но в итоге все-таки принимал подношение. Все понимали, что таковы правила: давать деньги – правило, принимать деньги – правило, и даже отказ от денег также был частью правил.

По словам матери, отец хотел, чтобы я стал мастером игры на сона не только из-за денег. В молодости он сам мечтал стать таким мастером, обращался ко многим наставникам, однако ни один его не взял, он обошел практически всех в радиусе ста ли, но ни одного дня не играл на сона. Наставники говорили, что он странный и не подходит для игры на этом музыкальном инструменте. Столько лет прошло, все думали, что мечта отца исчезла, как сгнивают листья поздней осенью, превращаясь в грязное месиво, однако все было совсем не так. С тех пор, как себя помню, я замечал, что у отца при виде меня взгляд становился странным – как у голодного туберкулезника, сидящего перед кастрюлей с супом из собачатины, потирающего руки от нетерпения и желания попробовать. Однажды мой учитель встретил меня с отцом на деревянном мостике Шуйчжуана. Он взволнованно сообщил отцу, что по математике я ни разу не набрал больше тридцати баллов за все время учебы с первого по пятый класс. Я в смущении опустил голову, полагая, что за этим, естественно, разразится буря. Учитель договорил, но отец, кивнув головой, лишь великодушно махнул рукой, мол, тридцать баллов – это уже неплохо. А потом взял меня за руку и увел прочь. Когда мы спустились с моста, отец обернулся, взглянул на жалкого, промокшего учителя, саркастически хохотнул – откуда же господину преподавателю знать, какие далеко идущие планы были у Ю Бэнынэна по поводу его сына.

Я и правда не любил учиться, никто из детей в нашей деревне не любил учиться, поначалу еще было желание, но потом оно постепенно остыло. Главной проблемой было непонимание. Например, учитель математики и сам ничего не знал: сегодня дает нам один ответ, а на следующий день, стоя перед классом, тихим голосом объявляет – вчера я думал всю ночь, сидя у очага, мне все казалось, что что-то есть странное в ответе на вчерашний вопрос, он неверен! Поэтому я всю ночь не спал от ужаса и сегодня хочу его исправить. Мы в ответ посмеялись, а потом лишь узнали, что у него за плечами лишь начальная школа, а некоторые даже говорили, что и ее он не закончил. Поневоле у нас зародилось презрительное отношение к нему, что выразилось в пропуске занятий, когда мы, как сумасшедшие, шатались повсюду.