Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

Во дворике располагался стол, на котором стояла пиала, сделанная из тыквы и наполненная водой. Пиала эта была половинкой огромной тыквы-горлянки. Наставник вручил мне палочку из тростника длиной примерно в чи [64]. В замешательстве я взял ее, не понимая, что же наставник от меня хочет.

– Надо высосать за раз через эту трубочку всю воду из тыквенной пиалы, дух переводить нельзя, – строго сказал наставник.

Я взглянул на отца, он беспрестанно кивал, зубы его были плотно сжаты, ему с огромным трудом давалось это поощрение.

Я окунул трубочку в воду, посмотрел на них обоих, взгляд наставника явно отличался от отцовского, он был непринужденный и спокойный, словно вода в пиале.

Я выдохнул воздух, наклонил голову и взял в рот трубочку, затем закрыл глаза, напряг щеки, и сокрушающий все холод хлынул в горло. Я открыл глаза, вода в пиале-тыкве стремительно уходила, я преисполнился уверенности, но когда она уменьшилась наполовину, мне стало не хватать воздуха. А когда ее осталась одна треть, тут не только воздух перестал поступать, даже голова начала кружиться, грудь невыносимо сжало, показалось, что я умираю.

– Быстрее, быстрее, быстрее, еще немного, – голос отца раздавался словно с небес.

В итоге я плюхнулся на землю и, задрав голову, шумно перевел дух. Я снова увидел солнце, эту подгоревшую яичницу.

Когда солнце снова стало желтым, я услышал, как отец упрашивает наставника.

– Уважаемый, вы все-таки возьмите его! – в голосе отца слышались слезы.

– У него нет достаточных сил, он не подходит для обучения игре на сона.

– Есть у него силы! Обычно, когда он зовет своих двух сестренок, вся деревня слышит!

Наставник засмеялся, но промолчал.

В этот момент я увидел, что отец идет ко мне, со слезами на глазах и скрипя зубами, он схватил пиалу-тыкву, стоявшую на столе, и со всей силы ударил меня.

– Ах ты ублюдок! Даже воду из этой пиалы высосать не можешь, на что ты вообще способен? – пиала ударила меня по лбу, и я услышал, как хрустнула кость. Я вскрикнул и упал на землю, солнце погасло, остались лишь пятна желтков, вертевшиеся по кругу.

– Ну как? Громко он кричит? Хватает сил? – голос отца был странным, мрачным и влажным.

Я с трудом открыл глаза и увидел, как отец снова замахивается тыквой.

– Кричи! Кричи громче! – заорал отец.

Я не понимал, зачем отец так делает. Пусть я не стану мастером игры на сона, но почему он так разозлился?

В этот момент, когда я страшно перепугался, я увидел руку.

Эта рука крепко ухватила отца за запястье.

Спустя много лет наставник сказал мне:

– Знаешь, почему я тогда взял тебя в ученики?

Я ответил:

– Потому что у вас доброе сердце, вы побоялись, что отец убьет меня.

Наставник отрицательно покачал головой:

– Нет, ты ошибаешься, я оставил тебя из-за твоей слезы.

– Какой слезы?

– Из-за той слезы, которая появилась у тебя на глазах, когда твой отец упал, а ты помогал ему подняться.

Отец ушел. Когда я смотрел на его удаляющийся силуэт, у меня вдруг возникло ощущение беспомощности. Раньше, когда я глядел на него, мне он не казался кем-то важным, и когда он меня бил, я частенько про себя ругался: «Ё…ый Ю Бэньшэн!». А сейчас я обнаружил, насколько отец был важен для меня. Он был словно дерево, защищающее от ветра и дождя: только когда отойдешь от него, понимаешь, как холоден дождь и как палит солнце.

С этого момента я был один. Глядя на удаляющийся силуэт отца, я не сдержался и расплакался, наставник стоял рядом, легонько похлопывая по плечу, на душе стало тепло, и я зарыдал еще сильнее.

За ужином наставник представил меня своей супруге – тощей и такой же черной, при ходьбе она раскачивалась из стороны в сторону и была похожа на сваренную макаронину из гречневой муки. Она болтала без умолку, расспрашивая меня обо всем, особенно о Шуйчжуане, а еще она сказала, что ее родственник живет там. По сравнению с супругой наставник был молчалив, за весь ужин произнес всего две фразы, когда я подавал еду, он лишь сказал: «Приступим к еде». А когда я опустил пиалку: «Наелся».

После еды я сам вызвался почистить пиалы. И пока я их мыл, вытянув шею, поглядывал на сидевших в гостиной наставника с женой. Жена, время от времени указывая на меня рукой, безостановочно кивала головой, а на лице ее играла еле ощутимая улыбка. Наставник же не двигался, а лишь беспрестанно курил, дым был густым, напоминая мне дни, когда мы с отцом ходили выжигать сухую траву на горе. Я понимал, что смех жены наставника был как-то связан с тем, что я мою посуду. А мытье посуды было, в свою очередь, связано с ворчанием матери при свете лампы накануне отъезда из дома. Она говорила:

– Уедешь из дома – все будет по-другому, нужно быть усердным и иметь острый взгляд, необходимо поджать свой ленивый хвост.

Когда я домыл посуду, супруга наставника сказала:

– Все три моих сына женились и разъехались, дома остались лишь мы с мужем, поэтому тебе придется заниматься посильным трудом.

Вечером, лежа в кровати, я думал о том, что завтра буду играть на сона, при мысли об этом я испытывал воодушевление и некоторый страх, мне казалось, что моя жизнь не должна была так круто меняться, ведь я еще не наигрался, я же еще ребенок, а дети должны играть. Мне вспомнились товарищи по играм, в этот момент они наверняка ловят светлячков у деревянного мостика в Шуйчжуане, складывают их в прозрачные бутылки, которые ночью могут служить фонарями.

Рано утром, когда я еще видел сны о светлячках, над ухом дважды раздался резкий кашель, это был наставник. Я испугался, осознав, что это сигнал подъема. Все-таки наставник – это не отец, который врывался утром в комнату, срывал с меня одеяло и шлепал по голой попе. Думаю, что он пока считает меня гостем, поэтому пользуется окольными путями. Одевшись, я вышел на улицу и поздоровался с супругой наставника, стоявшей под карнизом и перебиравшей бобы, в ответ она кивнула мне головой. Широко зевнув, я обнаружил, что солнце окрасило кроваво-красным другую сторону горы, в душе возникла досада на то, что меня подняли, хотя солнце еще не взошло. Дома отец хоть и шлепал по попе, но на тот момент солнце хотя бы было уже в зените. Посмотрев на мое недовольное лицо, жена наставника сказала:

– Твой наставник пошел к заводи, иди и ты туда же!

Посмотрев в направлении, которое указала женщина, я увидел заводь деревни Мучжуан. В Мучжуане, хотя и носившей название, которое в переводе означало Деревня Деревьев, заводей было больше, чем в Шуйчжуане – Деревне Воды. По берегам реки росли ивы. Ив и у нас в Шуйчжуане было много, издалека они напоминали округлые клубы дыма. Ивы со всех сторон окружали изумрудно-зеленые воды заводей, несколько белоснежных журавлей беззаботно кружили в небе. Наставник стоял на отмели и спокойно смотрел на поверхность воды, его силуэт был таким одиноким, таким маленьким.