Зулейка Доусон - Форсайты

Когда Кэт проходила под второй из трех арок главного двора, ее окликнули. Ее нагонял Корниш, размахивая листком бумаги, точно Чемберлен – Мюнхенским соглашением.

– Вам телефонограмма, мисс Монт. Только сейчас передали! – Он вручил ей листок, вновь прикоснулся к невидимой пряди и пошел назад.

От ее отца. Привратник записал карандашом, как одно предложение: «Задерживаюсь на два часа прости копушу отца поужинаем по дороге любящий престарелый родитель».

Вот так! Последние полчаса превращались в два с половиной часа, если не больше. Столько не просидеть, а все остальные ее подруги уехали даже раньше Астрид – самой близкой и дорогой из них. Впрочем, Кэт и не хотелось ни с кем разговаривать. Слишком много было прощаний, слишком остро она осознавала, что миновал еще год ее краткого пребывания в древнем университете, к которому она прикипела душой и сердцем. «И так недолговечно лето наше!» [77]

Чем заняться? Ее комната без ее вещей перестала быть прежним приютом, и комната Астрид рядом стояла пустая… В колледже она рискует, что ее втянут в разговор те, кто задержался с отъездом.

Она решила проехаться на велосипеде. Забежав к себе в комнату, она забрала сумочку, авторучку и тонкую тетрадь в телячьем переплете. Можно будет посидеть у реки и дописать дневник. Решив не надевать шляпу, она заперла дверь, прошла назад по выцветшей оранжево-красной дорожке по коридору, совсем пустому, и спустилась по двум лестничным маршам. Она забрала свой велосипед с его места из рядов позади здания и выехала через ворота из колледжа.

Блаженство! Среди многих хорошо документированных особенностей Оксфорда была одна, обнаружить которую было можно только с седла велосипеда.

Назад ускользнул каменный фронтон Сент-Джайлса, желтовато-кремовый в косых лучах солнца. Мимо Мемориала Мучеников – «Мучного Мешка», как двоюродная бабушка Уинифрид в свое последнее посещение назвала его на давно забытом жаргоне, – Кэт свернула в центральный проезд и покатила за своей длинной тенью к Дому Совета. Там, примерно через год, она – если будет усердна и поймает ветер удачи – преклонит колени перед полностью оперившимся бакалавром в опушенной кроликом мантии.

И тогда она будет знать все, что только можно узнать.

С пьедесталов, мимо которых она проезжала, ей ухмылялись удлиненные лица цезарей. Они, несомненно, презирали ее легкомыслие, ну и, естественно, ее латинское произношение. (Будь они живы, то, наверное, восхитились бы тем, как ее волосы золотисто-медным флагом развеваются на ветру.) Она снова повернула у библиотеки, проехала по Кэтл-стрит, спешилась, чтобы перейти Хай-стрит, и покатила вниз по Мэгпай-лейн.

На Мертон-стрит, подчиняясь внезапному капризу, она соскочила с велосипеда, прислонила его к стене колледжа Корпус-Кристи и заглянула в калитку. Каменный пеликан в крохотном переднем дворике пребывал в полном одиночестве в миниатюрной чаше, но из окна над ним доносились голоса и звуки патефона. Из пасти третьей лестницы слева появился студент, перекинув мантию через плечо. С другого плеча свисал рюкзак. Кэт смотрела, как он торопливо пересек дворик и скрылся под аркой. Нокс-Гордон Т. Дж. Г., подумала она. Или Бэгали Д. Но, во всяком случае, не Феррар, высокород. Р., поскольку у нее была причина, чтобы узнать его, а этот тип был ей абсолютно неизвестен. Эти три фамилии она однажды мимоходом заметила, поднимаясь на самый верх этой третьей лестницы. Странно, как эти подробности запомнились ей наравне с другими, куда более важными и теснее связанными с этим местом, где разыгралась первая шарада того семестра.

За три дня до того весеннего семестра, во время так называемой «пустой» недели Кэт начала подниматься по этой лестнице в Корпус-Кристи согласно приглашению в записке, которую она нашла в своей почтовой ячейке. Колючим торопливым почерком было написано:

Односложная фамилия была буквально вдавлена в бумагу, как и черта под ней.

Бойд Э.Л., вспомнила она, доктор филологических наук (степень, присужденная где-то), еще звания (присвоенные в других местах). Новый преподаватель поэзии XVII века, в годовом отпуске из какого-то американского университета (она запомнила только, что и название односложное – по фамилии основателя: Смит, Браун, Джонс или еще какая-то такая же). Во время зимнего семестра его предварительно характеризовали одним словом: «хорош», но обязательно добавляли еще два: «но труден». И после такого предупреждения Кэт в пасхальные каникулы потрудилась ознакомиться с его монографией – единственной его работой, опубликованной в Англии на интересующую ее тему.

«Чувственные пейзажи Донна». У нее просто открылись глаза. Она уже решила, что назовет монографию «откровенной и проникновенной», если ей при встрече понадобится заход. Затем, когда почтенный заезжий профессор отвергнет ее оценку с вежливо замаскированным пренебрежением, которое она привыкла ожидать от ученых мужей в мужских колледжах, можно будет изложить ее собственную теорию о «новообретенной земле» поэта. В двадцать лет дочь Флер быстро училась тому, как воевать с инстинктивным предубеждением, которое пробуждало в мозгу и других жизненно важных органах лиц противоположного пола наличие бесспорно первоклассного ума в сочетании с лицом, бесспорно способным обеспечить победу на конкурсе красоты.

Минуя таблички с Бэгали, Нокс-Гордоном и Ферраром, Кэт добралась до верхней площадки. Там по сторонам узкого окна с частым переплетом в глубокой нише были втиснуты две двери. Прохладные лучи весеннего солнца ложились на половицы под косым углом. Первая дверь у края ступенек стояла открытая. При беглом осмотре за ней оказался неосвещенный чуланчик с грязной раковиной и обрывком полотенца на валике над ней. Смутно она различила внутреннюю дверь, тоже открытую, с инициалами, означающими «ватерклозет». Во тьме внутри побулькивал медленно наполняющийся бачок. Удобства! Если она не спутала лестницы, то ей нужна была левая дверь, выходившая на маленькую площадку.

Однако дверь эта была распахнута, и Кэт потянула ее на себя, потому что она загораживала почти все окно и не позволяла прочесть фамилию на стене. Она увидела прямоугольничек голубой краски, чуть поярче и посвежее размытых пестрин на стенах лестницы, – явный признак, что нынешний жилец водворился сюда совсем недавно. На прямоугольничке служитель колледжа с помощью трафарета начертал: «ПРОФ. Э.Л. БОЙД». А на самой обитой зеленой бязью двери Кэт увидела карточку, вставленную в латунную рамку. Только «Бойд» тем же угловатым торопливым почерком и черта снизу. То же перо вдавилось в карточку на черте. За тесным тамбуром с полками справа и слева внутренняя дверь была тоже полуоткрыта, но не настолько, чтобы заглянуть внутрь. Кэт постучала со спокойствием второкурсницы, которая уже закалилась в индивидуальных занятиях с несколькими преподавателями и была готова ко всем дальнейшим. Она выждала. Ответом была тишина, и она постучала еще раз. С тем же успехом. Взглянув на свои часики, она убедилась в том, в чем не сомневалась: она пришла точно в назначенный час, опоздал преподаватель.