Зулейка Доусон - Форсайты

– Из-за вас я чувствую себя шарлатаном, – сказал он вдруг.

Если такой была его манера выражать академическое презрение, для нее это оказалось чем-то абсолютно новым. Ни единого привычного симптома. А он продолжал тем же тоном:

– Мне следовало бы предложить вам прерафаэлитов. Ваши волосы…

– А, они!

– Да, они.

– Мне это уже говорили.

– Жаль, что я не первый.

Отбросив карандаш, он откинулся на спинку кресла и несколько секунд созерцал потолок. Вновь Кэт почувствовала, что он погрузился в себя. Затем он опять посмотрел на нее. Насмешливые огоньки исчезли.

– С чего начнем?

Кэт было сочла вопрос риторическим, но он приподнял брови.

– С Мильтона? – предложила она безопаснейший вариант.

– Осмотрительный выбор. Зодчий стихосложения. Но что он воздвиг? Не расскажете ли вы мне на следующей неделе?

Кэт снова кивнула и снова увидела, как его глаза скосились на ее волосы.

Он рывком поднялся с кресла и прошел через комнату. Сигнал, чтобы она ушла? Решить было трудно, и она осторожно следила за ним, полуопустив ресницы. Несмотря на его рост и объемность, движения его были скользящими. Он умудрялся выглядеть небрежным, даже томным, но с самого начала она подметила в нем какую-то неутолимую потребность. Не слишком приятное сочетание, и Кэт усомнилась, что сможет выдержать целый семестр.

В его одежде была та же режущая дисгармония. Клетчатый норфолкский пиджак с неизбежными кожаными латками на локтях, под ним топкий джемпер цвета старого портвейна, а под джемпером голубая, плохо выглаженная рубашка. Клетчатый галстук-бабочка довершал наряд вверху, а внизу были зеленые вельветовые брюки и коричневые башмаки на толстой подошве. Не верилось, что такой ансамбль мог возникнуть случайно, но еще больше не верилось, что кто-то одевался так сознательно.

Он открыл шкафчик, вделанный в одну из пустых книжных полок. Кэт увидела отблеск стекла и не успела отказаться, как он уже налил две стопки хереса из полупустой бутылки. В этот момент одни из многих университетских курантов, опережая остальные, начали отбивать три четверти двенадцатого. В шкафчике задняя стенка была зеркальной, и она увидела, как он взглянул в ее сторону. Его выражение показало ей, что у нее, видимо, был недоумевающий вид. Эти чертовы пухлые губы всегда ее выдавали!

– Не тревожьтесь, мисс Монт, – сказал он негромко. – «Солнце уже спустилось за рею… – где-нибудь в мире».

Он протянул ей стопку с необычно бледным хересом. Белесым, как его глаза, подумала она и удивилась сама себе.

– Увы, не совсем тот «чистый дух», – сказал он и поднял стопку, словно в знак извинения.

Потом отошел к дивану у окна и, глядя наружу, медленно, меланхолично, но очень красиво продекламировал:

Умолкнув, он залпом допил херес и, не оборачиваясь, сказал:

– В любом случае, вы же придете на мою лекцию в понедельник?

Несколько минут спустя Кэт, вставая, чтобы попрощаться, увидела в записной книжке набросок женской головки с прерафаэлитскими волосами и пухлыми губами.

Лекцию он так и не прочел. На рассвете в воскресенье Кэт разбудил настойчивый сигнал машины «скорой помощи» во дворе Рэдклиффской больницы. Звук был в общем-то привычным – больница соседствовала с ее колледжем, но почему-то она проснулась. А потом снова заснула.

На следующее утро объявление на двери лекционного зала сообщало, что цикл лекций «Великое искупление – Великий спор, истолкование «Потерянного рая» отменяется. «К большому сожалению, внезапное заболевание вынудило профессора Э.Л. Бойда покинуть университет».

…Вновь, прервав ее воспоминания, появился Нокс-Гордон и исчез за калиткой. Кэт села на велосипед и поехала дальше на юг, выбрав пыльную дорожку вдоль Мертона, которая вела к лугу Крайст-Черч и реке.

У реки Кэт мало-помалу овладела грусть. Всюду вокруг нее семестр неумолимо завершался, и лучшая часть лета ускользала – сотни отъездов из каждого колледжа истощили его энергию. Оставались лишь последние обрывки, истертые, уже обветшалые. Дневник она не открыла – слишком уж реальным было все это.

За изгородью на лугу коровы жевали листья лопуха и безнадежно взмахивали хвостами, отгоняя вялых мух. Возле паслись две лошади, явно седлавшиеся слишком редко. Берег густо зарос ивняком и крапивой, зеленоватая вода стояла низко. При виде нее к берегу подплыла стайка уток, и Кэт пожалела, что не сообразила захватить для них булку. Они тут же бросились врассыпную при появлении перегруженной плоскодонки, на которой компания студентов, отталкиваясь шестами, направлялась к пристани у моста Фолли на обратном пути после последнего буйного пикника в ознаменование завершившихся экзаменов.

Кэт вспомнила, как они с Астрид радостно вопили до потери сознания в тот день, когда восьмерка Тринити обошла восьмерку Нью-Колледжа и первой пришла к финишу. Джайлс выбрался на берег после ритуального обмакивания, ухмыляясь как сумасшедший.

– Все гребли быстро, а он вдвое быстрее, – поддразнила его Кэт, но эта бородатая шутка не могла задеть ликующего победителя.

А ночью на крыше Мейтленда были установлены скрещенные весла. По слухам, распространившимся за завтраком на следующее утро, под веслами лежало «континентальное» (то есть нецензурированное) издание последнего великого романа Лоуренса. Декан тут же распорядилась их убрать и написала декану Тринити, выразив все свое негодование. Джайлса от неминуемого временного отчисления спасла лояльность Корниша, который заверил декана, что на веслах, кроме цветов Тринити, не было ничего. (Джайлс еще в самом начале занятий позаботился украсить рукоятки гербом Бигби с девизом: «Semper grate, semper gratis» [80] .)

Выбрав самый дальний путь к мосту, обратно Кэт отправилась кратчайшей дорогой. Проехала по Корн, заглядывая в витрины, вновь обогнула Мемориал с подветренной стороны и вновь добралась до Сент-Джайлса. Взглянув на вывеску «Орла и ребенка» – трактира, больше известного под куда более грубым названием, она вспомнила вторую шараду семестра.

Как-то вечером Джайлс пригласил ее на тайное свидание в «Кроличью нору». Он сказал, что никак не придумает, какой подарок сделать сестре на день рождения, так не подскажет ли Кэт ему чего-нибудь? Она дала ему несколько указаний – все содержали шелк или сахар, два ингредиента, которые Астрид особенно ценила. Джайлс рассыпался в благодарностях и направился к стойке взять им что-нибудь выпить.

В алькове напротив расположилась компания острословов из дискуссионного клуба. Пока Джайлс ждал своей очереди у стойки, Кэт рассеянно прислушивалась к их болтовне. Душой компании явно был чернобородый субъект с очень смуглым лицом, чья внешность сразу привлекала внимание. Причем даже не элегантностью его костюма и манер, сразу выделявшей его из окружения, но белоснежным шелковым тюрбаном, намотанным столь искусно, что он казался отлитым по форме. Под тюрбаном поблескивали угольно-черные глаза. Кэт уже видела его и знала, что зовут его Правин – «Божественный Правин», как его прозвали. Учился он в колледже Крайст-Черч, как будто блистал в юриспруденции и на этот семестр был выбран председателем студенческого союза. Еще говорили, что он вроде бы какой-то принц.