Зулейка Доусон - Форсайты

Она добралась до кроссворда и уже подумывала, не перекусить ли, когда услышала, что к дому подъехал автомобиль. Она встала, умудренно улыбаясь. Сто против одного – тетя Холли. Конечно, папа завернул к ней и намекнул, что она могла бы «случайно» заехать к ним…

Энн побежала к двери, торопясь поймать тетушку врасплох. И открыла дверь с улыбкой. И увидела другую улыбку. Похолодев, она вспомнила, какой чудесной когда-то считала ее. Но, пришла ей в голову странная мысль, она действительно чудесная.

– Вот так жене и следует встречать мужа! Ты ждала меня, маленькая Энн из Грин-Хилла?

В конце ноября 1952 года, холодным, как милостыня, и непроглядным от густого тумана днем, за десять минут до конца двухчасового обеденного перерыва, Кэтрин Монт – по-прежнему Кэт для друзей и родных – застегнула на себе все, что только можно застегнуть, положила под блюдце сдачу с двух с половиной крон для официантки, которая принесла ей еду, не стоящую и четырех шиллингов, и приготовилась выйти из теплой духоты кафе на Сент-Мартинз-лейн в густой ледяной туман, сковавший Лондон.

Но не успела открыть дверь, как ее окликнули:

– Мисс, постойте!

Она обернулась и увидела официантку, размахивающую книжечкой.

– Вам начальство голову оторвет – вы расчеты свои забыли!

Книга, которую Кэт оставила на столе, была и в самом деле небольшим черным гроссбухом с ярко-красным корешком и уголками и такой же ярко-красной закладкой, но ни к ее работе, ни тем более к бухгалтерскому учету отношения не имела, хотя, возможно, некую оценку Кэт в ней и производила. Она купила гроссбух неожиданно для самой себя в начале недели на распродаже залежалых товаров в магазине канцелярских принадлежностей. И в нем, на его голубых страницах, которые должны обмануть всех, она начала писать; так, ничего особенного, она это понимала своим ясным умом, ничего яркого и интересного она пока не сказала, но все равно это было начало.

Кэт взяла у официантки гроссбух, поблагодарила и про себя порадовалась, что унаследовала отцовскую слабость давать щедрые чаевые. В выражении ее матово-бледного лица, на котором уголки губ порой печально опускались, а зеленые глаза вдруг вспыхивали жадным интересом, так необычно сочетались простодушие и тайна, потребность в защите и независимость, что официантку кольнуло чувство вины – зря она пожадничала и принесла барышне так мало хлеба и сливочного масла к ее заказу.

Положив гроссбух в сумочку, Кэт еще раз поблагодарила официантку и ушла.

Несмотря на все принятые меры предосторожности, она задохнулась, едва оказавшись на улице, в легкие рванулся холодный, колючий воздух. Ядовитый туман, который всю неделю клубился по столице, свиваясь змеиными кольцами, казался чуть ли не живым существом, хитрым и коварным. Он скапливался на набережных в самых неожиданных местах, вдруг неожиданно отползал и совершенно рассеивался, но лишь для того, чтобы сгуститься где-то еще. И Кэт подумалось, что все трудности этого огромного, мрачного города – выхлопные газы легковых автомобилей и автобусов, дым, выбрасываемый высоко в небо трубами электростанций и заводов, и трубами не столь высокими на крышах многоквартирных домов и особняков, дыхание миллионов людей, снующих мимо друг друга, навстречу друг другу и потом прочь, порождают какую-то особую стихию. Отец считал, что этот «гороховый суп» показывает состояние здоровья столицы, точно язык пациента. И горячо выступал в парламенте за борьбу с ним, надеясь, что палата общин еще до Рождества примет закон о «чистом воздухе».

Кэт спрятала нос в опушку капюшона на своем пальто, стараясь дышать через мех и не впускать липкий густой туман прямо в легкие. Полоска темной норки – мама ее откуда-то отпорола и хотела выбросить за ненадобностью, а Кэт пришила себе – очень естественно разделяла два оттенка красного: ярко-алого цвета ее пальто и более темного, каштаново-медного цвета волос, которые она скручивала большим узлом-раковиной на затылке.

Кэт быстро шагала в послеполуденном потоке пешеходов от одного мутного конуса желтого света вокруг едва различимых в тумане уличных фонарей к другому. Свернув в проход за очередным театриком, который только что поставил новую пьесу Агаты Кристи и уже получил одобрительные рецензии, Кэт срезала угол и напрямик вышла на Чаринг-Кросс-роуд, затем снова повернула направо и пошла вдоль длинного ряда букинистических магазинчиков к зданию издательства «Мессенджер и К», где с нынешнего сентября зарабатывала себе на жизнь в должности, обозначаемой расплывчатым определением «помощник редактора».

Закопченные фасады магазинов, мимо которых она шла, казались лавками древностей из прошлых столетий. «Гиббон. «Закат и падение Римской империи» (отдельные тома)», – прочитала она в витрине. Довоенные «Уитекеры», «Пикчер пост», все старые номера начиная с 1938 года… В букинистических магазинах и не должно быть ничего нового, размышляла Кэт, однако это отсутствие новизны было симптомом болезни, которой страдало нынешнее время. Война уничтожила прошлое – эпоху, мир, образ жизни – так в один голос твердили политические деятели, однако ничего нового до сих пор не возникло, вот в чем беда.

Еще в одной витрине, совсем уж бедной и, судя по всему, освещенной газом, было выставлено затрепанное, с выцветшей обложкой первое издание «Бесплодной земли» [85] .

«Ну уж нет, мистер Элиот», – подумала Кэт и заторопилась, хотя и так ее длинные ноги шагали довольно быстро, – прошу прощения, но вы ошибаетесь. Жесточайший месяц в году не апрель, а ноябрь».

Ей, в сущности, не было никакой надобности выходить в такую погоду из обшарпанного помещения редакции «Мессенджера» (Parce nuncio ad et cetera [86] ). В кладовой на лестничной площадке между этажами всегда имелся запас чая и печенья – самого дешевого, потому что карточную систему до сих пор не отменили, казалось, она будет существовать вечно, как и смог. Кэт часто довольствовалась таким ленчем; она была хоть и высокая, но хрупкого сложения, и когда еды было мало, не страдала от голода. Но сегодня ее выгнал в густой туман не голод, а необходимость установить некоторую дистанцию между собой и одним из своих коллег – молодым редактором, которому она была назначена помогать.

Кэт надеялась, что ошибается, но в глубине души знала, что нет. Джайлс Бигби, брат Астрид, в нее влюбился. Ему было двадцать семь лет, на четыре года больше, чем ей, но она считала его просто мальчишкой. Он был ей симпатичен, иногда казался забавным, но то, что он… как бы сказать… неравнодушен к ней, выводило из себя. Конечно, Джайлс джентльмен, даже аристократ, если на то пошло, хотя она считала титул пережитком, и вел он себя по отношению к ней безупречно при встречах в тесных коридорах «Мессенджера» и когда заходил в кабинет, где вместе с ней работала одна из секретарш. К счастью, он часто отлучался из редакции, хотя и непонятно куда, ведь как младший партнер он должен быть всегда на месте. Но едва он входил в кабинет, где она сидела, и устремлял на нее по-собачьи преданный взгляд, как над ней нависала угроза. Сегодня он остался есть бутерброды в редакции и потому отлучиться пришлось ей – в эдакий-то туманище!