Павел Вособа - Побег от посредственности

– Она еще не знает нот, играет, как слышит, она не может сыграть несколько раз конкретное произведение.

– Как это возможно? У нее нет задатков? Ведь дети в ее возрасте играют и более сложные вещи, – спросил отец, с трудом скрывая свое расстройство. Он представлял себе, как будет хвастаться мной, демонстрировать, чего достигла его дочь, соревноваться с друзьями, знакомыми в том, чей ребенок более талантлив, добросовестен, прилежен.

– У Наташи большой талант, она умеет беседовать с пианино, мелодия всегда идет из ее маленького сердечка, создает собственные последовательности и вариации. Ее пальцы играют сами по себе, я еще не учила никого похожего. Стандартное обучение уничтожило бы ее способности, я чувствую огромную ответственность за нее. С муштрой дети достигают многого и быстрее, но без собственного творчества и отношения они становятся лишь меланхолическими исполнителями. Большинство учителей муштруют их только для того, чтобы угодить родителям. И я к ним отношусь, но сегодня, с вашей дочерью, я не могу по-другому, потому что она слишком талантлива.

– Мы верим вам, да? – умоляюще повернулась мама к отцу. – Она определенно будет играть и петь, как я. – Отец слегка кивнул головой.

***

Свой первый большой концерт с Ленинградским симфоническим оркестром я отыграла, когда мне было двенадцать лет. Ровно двадцать шесть лет назад! Я вообще этого не понимала – я все делала для своих родителей. Тогда отец в первый и последний раз похвалил меня, я всю ночь плакала от счастья, настолько я жаждала его одобрения. Строгость и грубость моего отца, однако, увеличивались, вероятно, он ревновал, по-прежнему боролся со мной, оскорблял, смеялся надо мной.

Как-то вечером он пришел пьяный, мама ушла в ночную смену, а сестра Юлия уехала на каникулы к дедушке и бабушке за город. Я репетировала Трансцендентные этюда Ференца Листа. Я была в экстазе, и это спровоцировало моего отца. Он встал позади меня и слегка коснулся моих плеч. Я испугалась и перестала играть.

– Пожалуйста, продолжай, это восхитительно, – сказал он. В его дыхании чувствовалась смесь алкоголя, чеснока и мяса, но в его словах было что-то очень нежное и похотливое. Однако я любила его и поверила его словам. Я продолжала, он погладил меня по плечам, это было мучительно.

– Играй, прошу, – его голос внезапно наполнился яростной страстью и настойчивостью. В напряжении я продолжала. Он не удержал равновесие и свалился на меня, мы упали на пол. Он лапал меня. Я ожесточенно сопротивлялась и сильно пинала его в живот. Он закричал от боли. Это напугало меня.

– Отец, что с тобой?

– Я сделал тебя известной! Ты все это делаешь для меня, я знаю это! – он довел меня до слез. – Иди ко мне, не бойся, я лишь хочу обнять тебя, я люблю тебя.

Я убежала в свою комнату, отец не пришел и ближе к утру я заснула. На следующий день он вошел ко мне. «Прости, Наташа, я был пьян». Он протянул руку, чтобы погладить меня, но я отскочила. Никто из нашей семьи никогда не узнал, что тогда между нами случилось.

В пятнадцать лет меня взяли в музыкальную школу-интернат для одаренных. Школа и освобождала, и ранила. Я чувствовала себя свободной, но одновременно покинутой. Я неистово погрузилась в музыку, играла с утра до вечера, экспериментировала, сочиняла, засыпала за пианино. Мои руки все время болели, спина, суставы и мышцы на руках регулярно сводило судорогой. Я плакала от боли и вместе с этим проживала блаженные моменты. Это было самое счастливое время в моей жизни. Быть известной никогда не было моей мечтой, скорее умереть в музыке, в мелодии, которая настолько ласковая, проникновенная, отзывчивая. Ей ничего не нужно от вас, она лишь отдает. Моим самым большим желанием было слиться с ней.

Я получила мировую известность, ездила по всему свету, мой ежедневник был забит. Я была на вершине, когда заболел отец. Я не знала, как мне следует поступить. В итоге во мне победила ответственность, и я прилетела в Санкт-Петербург и навестила его в больнице. Он выглядел ужасно, несмотря на то, что ему давали морфий, он мучился от болей. Он почти не пошевелился, когда увидел меня, но где-то внутри моего сердца прозвучала тихая, тоскливая, слабеющая мелодия.

– Все плохо, – прохрипел он.

– Ничего не говори, – сказала я и взяла его за руку спустя продолжительное время. Мое лицо неудержимо напряглось, по всему телу раздавались долгие тяжелые звуки, и мои мысли разбежались. До этого момента жизнь была черной дырой, я что-то отдавала, а мне ничего не возвращалось. Успех? Что это? Успех – это мало, он не сделает меня счастливой. Я хотела любви, а вместо этого мне доставались удары. Но что это такое – настоящая жизнь? Это лишь настоящие чувства? Ведь были моменты, когда я чувствовала внутри что-то большое, что было выше меня. Хриплый слабый кашель вернул меня к действительности.

– Я должен тебе кое-что сказать, пока не умер. Я пожертвовал тобой. Твоя мать всю жизнь хотела быть известной пианисткой, но мы оба знаем, что ее игра чудовищна. Я хотел, чтобы ты ей это возместила, я играл в строгого отца, который будет для тебя главной инстанцией, но, к сожалению, ничего не вышло. Сначала моя строгость была наигранной, но она быстро приросла к коже, я утешал себя тем, что чем злее и противнее буду, тем больше будет расти твоя любовь к музыке и жажда однажды услышать от меня похвалу. Наташа, ты играешь так, что у меня перехватывает дыхание, у тебя феноменальный талант и воля, но теперь ты уже ничего не должна доказывать, я люблю тебя и буду любить, даже если ты вообще ничего не добьешься, если не будешь играть, что бы ты ни сделала, я буду тебя любить. Играй, чтобы дарить радость себе и людям. Забудь про совершенство, твой отец желает тебе, чтобы ты нашла настоящее собственное желание и шла к нему. – У него затряслась рука, и пальцы начали танцевать. Мой отец, должно быть, играл на пианино! Это невероятно, но его пальцы летали туда-сюда, и я почувствовала самую любимую мелодию. Я положила голову ему на руку. Это так тяжело, понять отношения отца и дочери, это так тяжело для него настоящие отношения, это так тяжело любить и не переступать черту… Отец перестал играть.

– Господи, прости мне мою надменность быть богом в отношении моей дочери, теперь я могу спокойно умереть, потому что единственное, что мне сохраняло жизнь, было надеждой, что я избавлюсь от своего проклятия, твоей зависимости от милосердия отца.

Я приходила к нему каждый день и рассказывала о себе, ничего другого он слышать не хотел. Единственная вещь, которую и сейчас помню из того, что он говорил: «В тот момент, когда я схватил тебя за плечи, нет, подожди, выслушай, не отказывайся. Помни, что в черном может оказаться и белое. Ты играла так прекрасно, что мной полностью одолели эмоции, я не владел собой – мне стыдно за свою ошибку, но, в то же время, это было самое глубокое впечатление в жизни».