Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего

Мы не знаем, чувствовал ли он свою вину, это ли именно чувство вызвало его состояние. Пока он самостоятельно передвигался и мог координировать хотя бы свое тело, а не мозг, он собирал вещи, связанные с еврейской культурой, религией, языком и бытом. Кстати, никто не знает, где он это доставал. Или кто ему это приносил. Как у него оказалась эта шляпа? Где он взял самоучитель, которым не мог пользоваться? Никакой информации. Он неплохо рисовал. Рисовал собственные портреты в реалистической манере, но немного странные».

Я не стала делиться с Дорой версией медсестры, кого ей напоминали эти портреты.

«Марта, я понимаю, зачем вам это нужно. Многие наши соотечественники хотели бы верить в то, что их родители, деды и прадеды раскаялись, что они не совершали преступлений, что они встали на сторону Сопротивления. Мы детально изучаем каждый случай. Мы никогда не закрываем дело, потому что свидетельства могут поступить из любого источника в любое время. Кого-то они касаются непосредственно, кого-то косвенно, мы все собираем, проверяем, накапливаем и используем. Ни смерть, ни вынесенный приговор не закрывают эти дела, эти дела живут и выступают свидетелями».

Почему все чиновники так быстро теряют свое «я» (ведь у нее оно было!) и начинают «мыкать» где надо и где не надо. «Я могу посмотреть материалы?» «Прошу». Действительно, ничего интересного, такое впечатление, что и тогда никто ничего не понимал. Дед раздражал руководство, раздражал врачей, он был досадным, непонятным и обременительным случаем. Разрушитель стройных статистических показателей. Это отмечалось дважды.

Я увидела копии трех писем деда, две фотокарточки, на одной была изображена моя бабушка, большой портрет: молодая женщина с такими невероятными глазами, о которых часто говорят: «За них можно и Родину продать». Дед вместо этого решил уничтожить несколько чужих родин. На другой фотокарточке – молодой дед, видимо, с приятелем, оба в военной форме. «А… это?» «Барон Ганс Ленц. Лучший друг вашего деда. Воевал на территории Великобритании. До сих пор находится в международном розыске, хотя дважды поступали свидетельства о том, что он умер.

В первом случае это была ошибка спецслужб, во втором – ловкая инсценировка. Собственно, благодаря этому спектаклю органы Объединенного Королевства окончательно убедились в том, что господин Ленц жив, здоров и, кроме того, позволяет себе время от времени издеваться над всеми нами, будто играет в слепого и звонаря». Итак, лучший друг деда оказался нацистским преступником и шутником, а чего еще можно было ожидать? Что дед дружил с бойцами французского Сопротивления? На фотокарточке Ганс Ленц был красавцем из тех, в которых дамочки с богатым воображением влюбляются даже тогда, когда видят, как те склоняются с топором в руках над окровавленным телом. Мне захотелось разыскать его, и немедленно.

«А где четвертое письмо?» «Что? Не знаю, о каком четвертом письме идет речь. Эти материалы, согласно нашему официальному запросу, передал поверенный вашей семьи, господин Олаф Кох. Мы контактировали исключительно с ним. Если вы что-то знаете о четвертом письме, вы должны об этом рассказать». «Я ничего не знаю. Думала, что их должно быть четыре. Хотя я сама отдаю предпочтение нечетным числам, но тут уж ничего не поделаешь». Дора внимательно посмотрела на меня, но ничего не ответила. Я едва не произнесла за нее: «Вы имеете право хранить молчание, имеете право на один телефонный звонок…» И лишь только я успела об этом подумать, как зазвонил мобильный. «Пожалуйста», – сказала вежливая Дора и деликатно отошла к окну.

«Привет. Как ты?» Это была Наташа. С телефона Дерека. Лифт, в котором поднималось мое сердце, упал в шахту. Наташа присвоила его телефон, как тетя Эльзе смех своего мужа. Если бы я знала, что дед настолько ее активизирует, я бы предпочла, чтобы он не оживал. Я сказала, что чувствую себя неплохо, но сейчас мне неудобно говорить, так как я в Министерстве юстиции на официальной встрече. «Я просто хотела тебе сказать, что я нашла одного человека. Он сможет сделать тебе приглашение в Украину и поможет со всеми вопросами, если хочешь. Позвони мне. Пока». От финансовых аналитиков еще никому не удавалось сбежать, даже деньгам.

Я вздохнула и стала переписывать координаты военной части деда, другие географические детали. «Можно скопировать фотокарточки?» «Зачем? Оригиналы остались в вашей семье». Я подумала, что фотокарточки, скорее всего, находятся между письмами. Но проверять это под пристальным взглядом Доры не хотелось. «Поищу». «Что-то еще?» Я покачала головой, вроде бы, нет. «До свидания. Если вы получите информацию относительно этого дела, вы должны нас проинформировать. Прежде чем уйти, подпишите два стандартных заявления, вас с ними ознакомит моя секретарша». Хорошо, что я не сжала ее в объятиях и не начала рассказывать о своих очаровательных малышах. Думаю, она бы попросила секретаршу вызвать мне «скорую» или завела бы на меня отдельный файл. Хотя, вне всяких сомнений, он уже и так есть.

Кофейня, где мы договорились встретиться с пусть медицинской, но все-таки сестрой, Терезой, находилась неподалеку. Я поймала себя на мысли, что моя жизнь превратилась в шпионскую киноленту: старые письма, незнакомые люди, встречи в непонятных заведениях. Порой, когда я выходила на улицу утром и было тихо, но звучала музыка из открытого окна, мне казалось, что я – героиня блокбастера, хотелось раскинуть руки и полететь спасать Вселенную или любимого. Сейчас мне хотелось надеть темные очки.

Тереза в широких джинсах и ярком джемпере с глубоким вырезом уже сидела за столиком и наслаждалась чаем со сливочным печеньем. Благодаря вырезу была видна не ее грудь, а ослепительно белая футболка, будто Тереза, как иллюзионист, спрятала под свитером почтового голубя мира. Она была похожа на туристку, которая ничем не озабочена и наслаждается отдыхом и познаванием новой страны. Когда работаешь в закрытом заведении, наверное, хочется открывать все остальное снова и снова. Она приветливо махнула мне рукой.

Пока я заказывала чай, Тереза поглощала печенье и рассматривала меня. «Когда я была молоденькой красоткой, парни ухаживали за мной и говорили, что мои глаза – чертовы омуты, в которых можно утонуть. Мне никогда не нравилось это сравнение, я была набожная и не хотела, чтобы черти что-то мутили на моем лице, будто им других дел мало. А тонут пусть и подавно в других местах, если им этого хочется. И вот смотрю на тебя, на твой наряд, ты в нем сама, как чертов омут. Это ж надо так вырядиться!» «Тетка сказала, что я похожа на некролог». «Некролог можно повеселее написать, чем эта блузка, по крайней мере, я бы для себя такого некролога не хотела. Такие некрологи близкие не напишут, такое только в Интернете скачать можно». «Все равно сейчас не во что переодеться». Лучше говорить о погоде.