Хуан Гомес-Хурадо - Красная королева

Джон раздраженно фыркает.

– Я просто хочу сказать, что ты не обязана играть в его игру.

– У него есть свои причины.

– Всю эту фигню про преступника-одиночку и про справедливость ради убитого мальчика – все это, хоть и с натяжкой, можно было принять раньше, когда на кону была только неприкосновенность частной жизни родителей, которых нужно уберечь от скандала. Но сейчас все по-другому. Сейчас на кону человеческие жизни. Карлы Ортис и ее шофера. Потому что, черт возьми, он тоже пропал, – говорит Джон, хлопая по рулю.

Это хороший аргумент: Джон видит, что Антония им прониклась и погрузилась в раздумья. Инспектор принимается считать машины, проезжающие в обоих направлениях. Люди спешат, у всех своя жизнь, все куда-то едут, и где-то их ждут другие люди.

Господи, как же я устал.

Когда он успевает насчитать одиннадцать машин в северном направлении и шесть в южном, Антония отвечает.

– Мы пока не можем ничего рассказывать. То, что Парра выяснил относительно шофера, – вполне вероятная причина похищения. У шофера есть мотив, средства и возможность. Будет лучше, если мы что-нибудь сами выясним, прежде чем рассказывать им про убийство в Ла-Финке. Даже если мы хотим это сделать.

– Ты вот не хочешь.

Антония пожимает плечами.

– Обычно, если уж меня зовут, значит, все настолько сложно, что остальные, скорее всего, облажаются.

В одном она права , думает Джон. Капитан Качок небось прямо кончает, представляя свою фотографию на первой полосе газет, где он изображен героем, спасающим наследницу самого большого состояния в мире. Уместный вызов в нужный момент. Вопрос ведь не в том, станет ли общественности известно о похищении Карлы Ортис или нет, вопрос лишь в том, когда станет. А если преподнести ему еще и то, первое дело…

– Ладно, я тоже не доверяю Парре, но это ты сказала, что его теория про шофера может быть похожа на правду. Ты действительно считаешь, что он мог похитить Карлу Ортис?

– Нужно все проверить, прежде чем решать, что делать. Но если окажется, что шофер жив, я приглашу тебя на еще один сэндвич микст с яйцом, – мрачно улыбаясь, говорит Антония.

– И что мы будем делать сейчас? – спрашивает Джон, заводя машину.

– Для начала что-нибудь поедим. Я умираю от голода.

– Сейчас четыре часа утра.

– Вперед, поехали.

Когда Эсекиэль уходит, когда возвращается тишина, время исчезает.

Мы настолько к нему привыкли, мы настолько погружены в повседневную реальность, сложенную из работы, еды, разговоров, сна, что воспринимаем время как нечто само собой разумеющееся. Естественная смена дней, мелкие проблемы, радости, разочарования – вот и весь наш видимый горизонт. И время становится нашим обезболивающим в этой неизбежной реальности. Все, чем мы являемся, к чему прикасаемся, о чем размышляем, чем обладаем, чему мы причиняем вред и что причиняет вред нам, – все это существует в определенном «здесь и сейчас», которое начинается с нашей кожи и заканчивается нашими мыслями. Когда у Карлы забирают время, все что у нее остается, – это жестокая реальность.

Кроме нее нет ничего: ни внутри, ни вовне.

Принять эту реальность настолько сложно, что всю жизнь мы пытаемся от нее бежать. Наше общество, наша культура, наш мозг – три столпа образцового инженерного искусства, служащего одной единственной цели: уход от непреложной человеческой телесности. Побег из телесной тюрьмы, которая постепенно рушится.

Когда время исчезает, у тебя словно пелена спадает с глаз.

И это невыносимо.

Кто угодно в подобной ситуации почувствовал бы то же самое. А уж Карле Ортис, которую оберегали, лелеяли, воспитывали как принцессу, как будущую королеву, выносить это еще тяжелее.

И вот Карла лежит в позе эмбриона, заткнув уши, и отрицает действительность.

Так проще.

Она – Карла Ортис, наследница самого богатого человека на свете. Через какое-то время (она надеется, что это произойдет нескоро, ей не к спеху, она ведь так сильно любит своего отца, но таков закон жизни) она станет в свою очередь самой богатой женщиной на свете. А самая богатая женщина на свете в свои тридцать четыре года не может лишиться времени.

Просто она сейчас не здесь. Все это происходит не с ней.

Она на самом деле сейчас на скачках, вот-вот выйдет на ипподром. Проверяет подпругу на Мэгги – как всегда, два раза. Узда, сапоги. Прежде чем залезть в седло, два раза стучит каблуком об пол. На удачу.

Нет, ты не там. Где же твои сапоги, шлем, хлыст?

Нет, она сейчас в офисе, готовит отчет. Важный отчет. Отчет, который показывает, как хорошо она ведет дела. Итог еще одного года борьбы ради отцовского одобрения, которого все равно не получится добиться.

Нет, ты не там. Где же твоя лазерная указка, компьютер, экран?

Нет, она дома, рядом с сыном. Сейчас вечер, и он хочет посмотреть еще серию Удивительного мира Гамбола или Губки Боба или Спасателей . «Только одну, а потом сразу в кровать». – «А потом ты мне расскажешь сказку, мама». – «Да, потом сказку».

Нет, и не там.

И в этот момент ее охватывает ярость. Потому что на ней нет сапог для верховой езды, потому что она не сидит сейчас в конференц-зале за столом из красного дерева перед компьютером с презентацией Power Point; потому что она не может сейчас почувствовать запах свежевымытых волос своего сына – самый прекрасный аромат в мире.

Я Карла Ортис! Все это не может происходить со мной!

Посмотри правде в глаза. Все это действительно с тобой происходит.

Это несправедливо. Я хорошая мать, я забочусь о своем сыне. Я хорошая дочь, хорошая работница. Я хорошая наездница. Я хороший человек. Всю свою жизнь я старалась все делать по максимуму, я всегда хорошо относилась к окружающим.

Это несправедливо.

Жизнь несправедлива.

У меня впереди еще много всего. Я должна управлять фирмой, должна растить сына. У меня еще вся жизнь впереди. Такие вещи случается только… с другими.

С какими еще другими?

Карле хочется проигнорировать этот голос, звучащий из темноты, – такой четкий, такой близкий. Голос, который опровергает каждую ее мысль. Но на вопрос она все-таки отвечает.

– С другими – это значит с кем-то, но не со мной, – шепчет она.

И тем не менее это происходит с тобой.

Все это должно происходить с кем-то другим.

С каким-нибудь стариком?

Или бедняком?

С кем-нибудь… не важным?

Карла плачет от злости и отвращения к самой себе. Потому что ей хочется ответить – да. Лишь бы на ее месте оказался кто-то другой, кто угодно. Любой незнакомец. Она настолько отчаянно этого хочет, что на секунду даже представляет себя гуляющей по набережной в Ла-Корунье. Навстречу ей движется непрерывный поток людей, а она идет сквозь толпу, выбирая того самого другого . Того, кого она запрет в темноте, чтобы самой оставаться живой, свободной и счастливой. Целой и невредимой. Все, кто встречаются у нее на пути, поворачивают к ней голову. Монахиня, мать, велосипедист, пенсионер, ведущий за руку внука. Все эти люди с их бессмысленными жалкими жизнями смотрят на нее пустыми глазами, и любого из них она бы отправила на свое место, ни секунды не сомневаясь. Она пытается схватить кого-то за руку, затем еще кого-то, чтобы затащить, затолкать в эту черноту, которая постепенно на нее надвигается. Но прохожие от нее увертываются, а она все идет и идет, и вот уже все вокруг исчезают, и Карла остается одна в темноте.