Хуан Гомес-Хурадо - Красная королева

– Прости, прости, – успокоившись, говорит Сандра. – Иногда меня несет. Говорят, у меня с головой не все в порядке, но что они понимают, эти чертовы психиатры? Да кто вообще хоть что-то понимает в этом мире. Если бы мир был устроен разумно, ты бы сидела за решеткой. Так что получается, что я не такая уж и сумасшедшая.

Сандра наклоняется прямо к вентиляционному люку и понижает голос. Словно шепчет секрет на ухо своей старой подруге.

– Послушай, с тобой все прошло прекрасно. Гораздо лучше, чем с тем мелким, что был здесь до тебя. Этот лживый засранец пытался меня обмануть. А ты нет, Карла. Ты отлично держалась.

Собрав последние силы, Карла спрашивает:

– Сколько времени мне осталось?

– Чуть меньше двадцати шести часов. Но думаю, тебе незачем волноваться. Я уверена, твой отец сделает то, что я ему сказала. В конце концов, ведь это его грехи, а не твои. И любой отец сделает все возможное, лишь бы дочь не должна была расплачиваться за его грехи, разве не так?

Она уходит, но ее смех еще какое-то время висит в воздухе, словно плотное ядовитое облако.

– Всех на свете все равно не спасешь, – говорит бабушка Скотт.

Антония ее разбудила: в английской деревне еще нет и пяти утра. Но для бабушки это значения не имеет. Она сделана из особого материала. Такого, который в любой ситуации излучает лишь свойственное его природе сияние. Антония знает это и относится к такой особенности с большой ответственностью. Поэтому бабушка, отвечая на видеозвонок с заспанным лицом после четырнадцатого гудка, приветливо улыбается. Она знает, что из-за ерунды внучка не стала бы ее беспокоить.

– Он был все время у меня перед глазами. Если бы мы только проверили номер «Мегана» вчера вечером…

Антония не может поверить, что прошло всего лишь двадцать шесть часов с того момента, как они обнаружили, что номер такси был ненастоящим. И она совершила ошибку, огромную ошибку, решив, что его украли со случайной машины.

Двадцать шесть часов. Примерно столько же (на час меньше) остается Карле Ортис до конца срока, установленного Эсекиэлем.

– Девочка, не будешь же ты нести на своих плечах всю тяжесть мира.

Но бабушка Скотт знает, что Антония по-другому не может. Точно так же, как не может сбросить с плеч вину за то, что произошло с Маркосом. Видимо, на плечах у нее очень много места для вины. Бабушка Скотт списывает это на ее недостаточное католическое образование (а также на испанскую кровь, доставшуюся ей от матери, хотя в этом бабушка ни за что в жизни не признается).

– Шесть смертей, бабушка. И все это лишь потому, что я вовремя не пришла к правильному выводу.

Обычно бабушка Скотт очень терпеливо выслушивает внучку, но порой и этому терпению приходит конец.

– Хватит уже хныкать. Это не ты подложила бомбы и не ты похитила ту женщину. Как там звучит африканское слово, которое ты мне как-то говорила?

Это «африканское слово», о котором вспомнила бабушка, относится к языку племени Га, живущего на юге Ганы. И на самом деле, это не одно слово, а целых два.

Faayalo zweegbe.

– Кувшин разбивает лишь тот, кто отправляется на поиски воды. Я знаю, бабушка. А ты скажи это тому, кто остался ждать воды в деревне, умирая от жажды.

Расскажи это Карле Ортис или полицейским из команды Парры. Шесть погибших и один между жизнью и смертью. Да и сам капитан в тяжелом состоянии.

– Девочка, хватит уже себя изводить. Прекрати обвинять себя в том, чего ты не делала. Ты хоть раз порадовалась за всех тех людей, которым ты помогла? Людей, которые даже имени твоего не знают? Ведь нет же. Ты лишь упиваешься своими, как тебе кажется, промахами и сидишь в этой больничной палате, бесконечно страдая. Я уже не знаю, как тебе помочь. И вообще, пойду-ка я спать.

Она прерывает связь.

Такая невоспитанность настолько не в духе бабушки Скотт, что Антония остается в полном смятении.

Она знает, что бабушка права, но ничего не может поделать. Так уж есть: мы всегда концентрируемся именно на тех, кому не смогли помочь.

Особенно, если те, кому мы не смогли помочь, – наши близкие.

Например, человек, лежащий на больничной койке. Навсегда запертый в собственной голове.

– Мне так тебя не хватает, – говорит Антония.

Маркос не отвечает. И его сердечный ритм остается неизменным, как показывает электрокардиограмма.

Антония открывает на айпаде фотографии. В папке «Избранные» один-единственный снимок. Они с Маркосом держат праздничный торт. Маркос смотрит на торт, а она в камеру.

Как обычно, она разглядывает себя с презрением. Нет, этот человек на фотографии – не она. Это какая-то посторонняя идиотка, неспособная предвидеть того, что произойдет буквально через пару недель.

Она засыпает.

И видит сон.

Маркос работает в своей маленькой мастерской. Извлекает из песчаника сухие ритмичные звуки. Она с мучительной ясностью представляет, что должно сейчас произойти: ведь это происходило уже тысячу раз. Она сидит не в гостиной над кипой бумаг, отчетов, фотографий. Она сейчас рядом с ним, смотрит через его плечо на скульптуру, над которой он работает. Это сидящая женщина. Руки покоятся на бедрах, лицо безмятежно, а туловище при этом наклонено вперед, словно женщина чем-то насторожена. Как будто она увидела вдруг нечто, заставляющее ее подняться с места. Но ее ноги пока утопают в камне, резец их еще не освободил. И уже не освободит никогда.

Раздается звонок в дверь. Антония хочет остановить Маркоса, сказать ему, чтобы он продолжал работать, чтобы все оставалось так, как есть, но ее горло вдруг становится сухим, словно разбросанные по полу мастерской обломки. Она слышит саму себя, а точнее, другую Антонию: эта идиотка увеличивает громкость музыки в наушниках и что-то кричит. Маркос оставляет молоток на столе, рядом с неоконченной скульптурой, кладет резец в карман своего белого халата и идет открывать дверь. Антония, настоящая Антония, та, которая знает, что сейчас произойдет, хочет пойти за ним следом, и она идет, но медленно, слишком медленно, и не успевает увидеть, как Маркос и незнакомец в элегантном костюме вступают в драку. Когда она выходит в коридор, Маркос и незнакомец уже на полу. Резец уже воткнут в ключицу незнакомца, и халат Маркоса забрызган кровью. Незнакомец уходит, но прежде чем исчезнуть, выстреливает два раза. Одна пуля проходит сквозь Антонию, настоящую Антонию, ту, которая стоит в коридоре, и долетает до этой идиотки, беспечно сидящей над бумагами в гостиной, с музыкой, включенной на полную громкость. Пуля задевает деревянный бортик колыбели, в которой спит Хорхе, отскакивает в спину Антонии и выходит через плечо. Удачная траектория. Никаких серьезных последствий. Нужно будет всего лишь потратить несколько месяцев на восстановление. Ну и возможно, заново покрыть лаком колыбель.