Хайнер Мюллер - Филоктет

Забытый звук родного языка.
На нем впервые произнес я слово –
На нем я тыщу подгонял гребцов
И тыщу копий посылал на битву.
О, как ты ненавистен и любим,
Как долго из моих лишь уст был слышен,
Когда сквозь зубы боль тащила крик
И скалы крик обратно возвращали
Моим же голосом в мои же уши.
Как алчет слух другой услышать голос.
Живи, ведь у тебя же голос есть.
Грек, говори. Хули меня жестоко,
Хвали моих врагов. Но говори.
Лги, грек. Я слишком долго лжи не слышал.
Где твой корабль? Откуда ты? Куда?
Ты с порученьем? Что за порученье?
Ты знаешь, что ты видишь пред собой?
Нелепость на единственной ноге
И плоть прогнившую другой ноги.
Я не видал тебя среди врагов.
Ты безбород. И ты оружье носишь
Наверняка не дольше, чем ношу
Я черную больную эту ногу,
А все-таки я знаю, их злословье
Способно очернить и тени тень:
И мертвых, и младенцев нерожденных.
Скажи, какую ложь тебе внушили?
Какое зло велели сотворить?
Моим убийцам, видно, невтерпеж.
Ты, как борзая, след берешь кровавый,
Чтоб задушить подстреленного зверя.
Пока он глотки псам не разорвал?
Дыши. Еще ты не сказал мне правды.
Тебе осталось жизни на три слова.
Скажи их.

Ты чужой мне, незнакомец,
Твое несчастье неизвестно мне.
Невинного твой выстрел птицам бросит.

Молчи. Тебе я голос вырву, грек.
А может быть, и вправду ты не знаешь,
Куда корабль твой штормом занесло.
Но, зная остров, знаешь и меня.
Ведь наши имена в одно слились,
Ведь обо мне кричит здесь каждый камень.
Я острову хозяин и слуга.
Мы скованы с ним неразрывной цепью
Соленых синих волн до горизонта,
Что держат нас в кольце: меня и Лемнос.

О Лемносе слыхал, тебя не знаю.
На Скиросе нас не учили лгать.

Но может быть, что вор и лжец с Итаки,
Укравший стадо твоего отца,
На ложе матери твоей прокрался
И семенем за кражу уплатил,
И вырос лжец из семени лжеца.
И ты – тот лжец. Оставь копье в покое.
Будь кем угодно, лжец: убийцей, вором.
Но у тебя корабль. С меня довольно.
Найдется место на скамье гребцов
Или под ней. Есть у тебя корабль?
Чужбину вырви из-под ног моих,
Тень коршунов из глаз моих ты вырви.
Иль буря в щепки разнесла корабль
И мне с тобой делить придется птиц?
И трапеза скуднее станет вдвое
От голода двойного, и могила
Потребуется нам в два раза раньше,
И без могилы мы сгнием на солнце.

Я – Ахиллеса сын, Неоптолем.
По порученью чести оскорбленной
Плыву на Скирос из далекой Трои.
Ты для врагов побереги стрелу,
Мой враг и твой, он с острова Итаки,
Где гнусных псов царями выбирают.

Сын Ахиллеса, милости прошу,
Здесь дуракам всегда и честь, и место.
Ты, значит, оказал услугу грекам?
Они правы, когда казнят за это.
Лишь грек способен на такую глупость –
Хоть пальцем шевельнуть для этих греков.
Поговорим о чем-нибудь другом.
Скажи мне, сколько длилась та война
За град Приамов? Кто лежит в курганах
Из ненавистных и любимых нами?
Ведь я отплыл на Трою с первым флотом
И был до первой битвы побежден.
И счета лет не вел я по деревьям,
Поскольку здесь деревья не растут.
Одно лишь солнце вечный круг вершит,
Один лишь месяц на дороге черной
Под незаметной поступью созвездий
Однообразно изменяет лик.
И я устал считать тысячекратно
Восходы и закаты. Расскажи,
Как долго я своим врагом в войне был.
Она меня коснулась острием
Страшней, чем острия мечей троянских.
Не боль ужасная меня втоптала в пыль
И не нога больная ужаснула.
Мой ужас в том, что враг был без лица.
Ах, если бы себе в глаза взглянуть,
Стрелой прибить бы ветер к диску солнца,
Чтоб ветер не пятнал зерцало вод.
Быть может, отражение свое
Я увидал бы в коршуньих глазах,
Но стрелы настигают птиц так быстро,
Что я лишь взгляд слепой встречаю взглядом.
Хотя бы на мгновенье увидать
Свое лицо в их непредсмертном взгляде.
За этот миг я умереть готов –
За долгий взгляд погибнуть смертью долгой.
И я бы был последним, кто меня
Видал, пока я не исчез бесследно
В жестокой алчности моих гостей.
Останутся обглоданные кости,
И непогоды превратят их в прах,
И легкий прах легко развеет ветер,
Не оставляя больше ничего.
Два глаза у тебя: яви мне лик мой.
Неужто вижу в них свое лицо?
Грек, отведи глаза, они не лгут.
Грек, отведи глаза, пока свой образ
Ногтями я из глаз твоих не вырыл.
А может, лжет мой взгляд, и нет меня –
Есть только память обо мне минувшем.
Но нет: тебя мое зловонье душит.
Так, значит, это правда – это я.
Ну, назови же мертвых мне и время,
Прошедшее с тех давних пор как я,
Дрожа в ознобе из-за мерзкой раны
Следил за удаляющимся флотом,
Ловил недостижимых весел шум,
С тех пор как сам я пропадал из виду,
С тех пор как крик мой замирал вдали,
С тех пор как шум иной наполнил уши
Плеск синевы, изборожденной ветром,
Дороги шум, ведущей в никуда.
Не торопись с ответом. Пусть прошло
Сто лет иль десять – нет такого бога,
Который смог бы мне их возвратить.
Пускай потоки горьких слез пролью –
Прах никогда не станет снова плотью.
Да я и разучился слезы лить.
Но я пролил бы слезы, увидав
Двуличной трехголовой плоти труп.
Я не хотел бы мертвыми их видеть,
Я не хотел бы, чтоб удар случайный
Мне мертвых помешал бы убивать,
А я бы убивал их не однажды,
Не тысячу, не десять тысяч раз,
А дольше, чем вся жизнь их будет длиться.
И дольше, чем продлится жизнь моя.

Пока еще не покорилась Троя,
Десятый год уж тянется война,
И живы ненавистные вожди,
И жив Итаки царь – мой враг и твой.
Ахилл пронзен стрелой Париса-вора,
Погиб Аякс, что вынес с поля боя
Ахилла труп, за что ему вожди
Назначили тогда вознагражденье –
Доспех отца: копье, и меч, и щит,
Мое наследство и мое богатство –
В надежде, что в бою за труп отца
Брешь в стенах Трои воины пробьют,
Что победить живым поможет мертвый.
Отец лежал под городской стеной,
Визжащая толпа троянских вдов
Плевалась и бросала в труп камнями,
Пока Аякс не вытащил его,
За этот подвиг раной заплатив.
Но Одиссей здоровою рукой
Сорвал плоды чужой горячей раны.
Вожди итакцу продали доспех,
Не им и не ему принадлежавший,
Ценой назвав рабыни пленной грудь.
Когда обманутый обман заметил,
Он с криком протянул пустые руки
К шатрам своих обманщиков – царей,
Чтоб виден стал кровавый раны цвет –
Цена доспехов, вырванных обманом.
Но в свой шатер унес он лишь издевку.
Грабитель ловко языком болтал,
И прав своих не доказал Аякс,
Он гнев пытался погасить вином,
И, от вина ослепнув, той же ночью
Напал на стадо, бил, колол, рубил
В безумии трофейную скотину,
Которую он принял за вождей.
Наутро он опомнился, увидел,
Что разукрашен весь животных кровью,
Что клочья мяса держит он в руках,
Что утолить ему не удалось
Другою кровью жажду правой мести.
И, взяв свой красный меч, пошел он к морю
Под громкий хохот из обоих войск,
Обмыл себя в чужой волне прибоя.
Обмыл свой меч, потом в чужую землю
Воткнул он твердо рукоять меча
И долгий путь на берегу чужом
Прошел, его окрашивая кровью,
Через свой меч – и канул в черноту.
Все это было. Было и другое,
О чем не стоит знать, в тот год, когда
На Скиросе я пас своих коней.
И вот, чтоб мной заткнуть дыру на фронте,
Вожди ко мне итакца подослали.
Он скрыл, что он украл мое наследство,
Он просьбами и сладкими речами,
Суля отцовский меч, копье и щит,
Меня в свою ловушку заманил,
И вот я вижу Трою невредимой,
А за спиной моей – морская даль.
Я знаю, их расчет был очень верным:
Пока мы не растопчем в прах твердыню,
Я за себя свой меч не подниму.
Иначе Троя выдержит осаду
И в прах повергнет наши города.
Мне было трудно сердце обуздать,
И я покинул фронт, когда не смог
Плечом к плечу с итакцем в бой идти.
Он выхватил из мертвых рук копье,
А со спины снял меч, снял щит с груди,
Ограбил прах, меня на свет родивший,
Когда был плотью. И, как ты, надеюсь,
Что этого врага мне враг оставит