Хайнер Мюллер - Филоктет

О, если б из войны иной был путь,
Чем над врагом врагов победа наших,
Иной был к славе путь, чем путь позора,
Которым я сейчас иду на берег
Докладывать о вылганной победе,
Краснея, черными руками выдаю
Врагу добычу, вылганную подло,
Мы с ним вернемся, чтоб связать тебя
И притащить на берег, к кораблю.
Когда уперся ты, лезть не желая в долг,
Я под ярмо свою подставил шею.
Уж лучше бы твоя стрела в груди,
Чем этот лук – в запятнанных руках.

О, если б стать мне самому стрелой
И, убивая, чувствовать смерть жертвы.
О, если б остров на врага свалить
И, солью захлебнувшись, ощущать,
Как мой смертельный враг хлебает соль.
Кто сделал нас, тот лишь полдела сделал.
Рука, метнувшая так много стрел,
Не в силах самого меня метнуть,
Нога, что растоптала столько стран,
Ступать не может, если почвы нет.
Чему не нужен я – то нужно мне.
Без неба, и земли, и кругозора,
И без всего – меня на свете нет.
Послушай, Филоктет, мне надоело
Твои стенанья слушать. Пасть заткни.
Довольно криков. Хватит ожиданий.
Кобыла, запрягись опять в ярмо.
Учись жить снова, мясником под Троей.

Ты снова нужен, снова сети стоишь,
Так бейся же за место в петлях сети.
Пускай чума от смрада задохнется.
Для их носов ты больше не воняешь.
Ты что, нога? Не хочешь на корабль?
Уж десять лет, как нет у нас другой.
Другого нет. Другого и не будет.
В оковах есть дыра лишь для оков,
И у тебя, кроме врага, нет друга.
И ненависть, прожеванную пищу,
Приправу к коршунам, сглотни скорей.
Врага благодари, став на колени,
За то, что он тебе ее давал,
И сохрани ее в чуланах плоти,
Пока не утолит твой голод месть.
Ты жил надеждой, что погибнет враг,
Жди дальше, ведь теперь надежда больше.
Пусть тысяча твоих смертельных стрел
Хранит для смерти от тысяча первой
То, что по праву ей принадлежит.
Когда б другой твоею плотью был –
Зловонною, больной, рычащей плотью.
Он ничего другого бы не сделал.
Я раной был сплошной, и я кричал
Вслед флоту и вслед пенью парусов,
Я жрал стервятников, и я годами жил
Под страхом растерзанья. Я, я, я.
За ненависть сполна я заплатил,
Моя нога нащупает дорогу,
Что обещает ногу ей под пару,
Когда ее Асклепий исцелит.
Свинцовый боли вес дает ей крылья,
Приманка волочет больное мясо.
Иди, под их подошвой место есть,
Займи же место, гниль, под их подошвой,
Живи, еще пинок получишь скоро.
Приятно быть слугою кровопийц.
Пинок – их ласка, а плевок – их хлеб.
Беги же, одноногий, в грязь ложись,
Зловонье битвы вонь твою излечит.

Чьи там шаги?

Они тебе знакомы.

Чей голос незабвенный слышу я?

Того, кто голос твой не мог забыть
С тех пор, как отдал коршунам его
По долгу службы.

Той же самой службы,
Где получил я рану.

И не мог уж
С такою раной выполнять свой долг.

Ты помнишь Филоктета.

Да, тебя.

Меня? А это – я? Кто ты такой?

Я Одиссей. Не притворяйся дурнем.

Но Одиссей был лжец. Коль это ты,
То, значит, лжешь, и я – не Филоктет

Быть может, Одиссей настолько лжец,
Что Одиссеем он себя считает
И в этом тоже лжет, и он – не он,
И, значит, он не лжец, и, коль зовет
Тебя он Филоктетом, ты есть ты.
Довольно разговоров. Встань. Идем.

Отдай мне лук, верни мне, друг, стрелу.

Сам не пойдешь, тогда тебя мы свяжем,
Так надо и тебе, и нам.

Веревку.

Исправь то зло, что совершил невольно,
Лжец сделал из тебя лжеца, вор – вора,
Сотри с себя клеймо, верни мне лук,
И доброе себе вернешь ты имя.

Ему ты не поможешь, не пытайся.
А каждый миг, что мы теряем здесь,
В далекой битве гибнет человек.

Тем лучше. Буду время я тянуть,
Пока последний грек на груде трупов,
Оставленной на том, что было Троей,
Иль на руинах греческой твердыни,
На груде, достигающей небес,
Сломает меч и разобьет свой щит
И шлем погнет об острия созвездий,
Последнего троянца убивая,
И сам погибнет от руки троянца –
Последнего на груде трупов вражьих.
И только мертвецы над полем битвы
Продолжат, загнивая, эту битву
За место, где им можно загнивать.
Мгновенье дешево. Ему цена – жизнь грека.
А что есть грек? Мгновение дороже.
Оставь себе мой лук. Получше лука
Оружье есть. Оружье это – время.
Я даже пальцем не пошевелю,
А грек умрет. И снова грек умрет,
А я не шевелю хотя бы пальцем.
О время, ты – без возраста убийца,
Я десять лет твой проклинаю ход,
Ты не давало шагу мне ступить
И с каждым шагом пригибало к камню,
А ныне я тебя благословляю.
Нет в нужнике твоем такой дыры,
Чтоб сквозь нее живое просочилось.
И нет границ, чтоб не пускали плоть.
Твой ход – мой ход, с тобой идем мы в ногу,
И ты, и я – богам мы неподвластны.

Веревку.

Не хочу держать твой лук,
И не хочу ему подать руки,
И связывать тебя я не хочу,
Но есть лишь этот путь к твоей свободе.

Вы схватите руками пустоту,
Вы свяжете веревкой только воздух.
Один лишь шаг – и я уйду свободным.
Мой вес по собственной моей же воле
С камней на камень бросит вниз меня.
Как ни хвалитесь, ни к чему вам путь,
Где нас никто живой догнать не сможет.
Ногтями соскребайте со скалы
Мою сто раз разодранную плоть.
Веревками шнуруйте мой скелет,
Разбитый сотни раз, и гниль мою
Кладите вашим господам под ноги,
Она сгодится, чтоб на час продлить
Собачью жизнь троянцев, чтобы вырвать
Из пасти псов троянских ваше мясо,
А я вас подожду там, где я буду.
Собакам поделом собачья смерть.
Так говорит вам некто Филоктет,
На Милосе рожденный, ускользнувший
На Лемносе от вас – в собачью пасть.
А вы, собаки, вслед за ним пойдете.

Бери-ка лук. Нам уходить пора.
Ни лук, ни мы ему не пригодимся.