Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Ср. Горация, Оды, II, XVI, 19–20:

«Намек на поведение и смерть Солано, губернатора Кадикса, в мае 1808 г.». (Прим. Байрона).

Маркиз Солано, главнокомандующий войсками в Кадиксе, был убит народом. Севильская «Верховная Хунта» приказала ему аттаковать францусский флот, стоявший на якоре у Кадикса, и английский адмирал Первис, по соглашению с генералом Спенсером, предлагал ему свое содействие; но Солано не желал получать приказания от «самовольно водворившейся власти» и опасался вовлечь свою родину в войну с державой, сила которой ему была известна лучше, чем характер его соотечественников» (Нэпир).

Кадикс был отнят у мавров Алонсо эль-Савио, в 1262 году. В январе-феврале 1810 г. он чуть не попал в осаду. В 1812 г., 16 мая, Сульт начал «серьезную бомбардировку» города; но через три месяца, 24 августа, осаде была снята.

Карл IV отрекся от престола 19 марта 1808 г., в пользу своего сына, Фердинанда VII; в следующем же мае Карл снова отрекся от престола за себя лично, а Фердинад – за себя и своих наследников, – в пользу Наполеона. С тех пор Карл находился в изгнании, а Фердинанд, – в плену в Валансэ, и Испания, с точки зрения Бурбонской династии, оставалась «без короля» до тех пор, пока Фердинанд по политическим соображениям, не был освобожден. Он воцарился снова 22 марта 1814. г.

«Война до ножей!» – ответ Палафокса францусскому генералу при осаде Сарогоссы». (Прим. Байрона).

Во время первой осады Сарогоссы, в августе 1S0S г., маршал Лефевр потребовал у Палафокса сдачи крепости. Ответ был: «Guerra al euchillo!» (Война до ножей!). Позднее, в декабре того же года, когда Мовсэ снова потребовал сдачи, Палафокс обратился к жителям Мадрида с прокламацией, в которой говорил, что осаждающия его собаки не дают ему времени вычистить меч от их крови, но все же найдут себе в Сарогоссе могилу. Соути замечает, что прокламации Палафокса сочинялись в приподнятом тоне, отчасти под влиянием испанских народных романсов, и отвечали характеру тех, к кому он обращался. С своей стороны, Нэпир объясняет снятие осады дурной дисциплиной французов и системой террора, усвоенной испанскими вождями. Вдохновителями прокламаций о «войне до ножей» были, по его словам, Хорье Иборт и Тио Мурин, а вовсе не Палафокс, который ничего не смыслил в военном деле и в большинстве случаев заботился прежде всего о собственной безопасности.

Строфы LXXXVIII – ХСIII, в которых Байрон вспоминает о сражениях при Бароссе (5 марта 1811 г.) и Альбуэре (16 мая 1811 г.) и о смерти своего школьного товарища Уингфильда (14 мая 1811 г.), были написаны в Ньюстиде, в августе 1811 г., взамен четырех выпущенных строф.

Франсиско Пизарро (1480–1511) с своими братьями Эрнандо, Хуаном Гонзало и Мартином де-Алькантара, вернувшись в Испанию, снова отплыл в Панаму в 1530 г. Идя к югу от Панамы, он взял остров Пуну, принадлежавший к провинции Ки(ви)то. В 1532 г., близ города Кахамарки, в Пене, он разбил и изменнически захватил в плен короля Кито, Атуахальпу, младшего брата последнего инки Хуаскара. Слабость Испании во время наполеоновских войн послужила для ее колоний благоприятным поводом к восстанию. В августе 1810 г. вспыхнула революция в Квито, столице Экуадора, в том же году Мексика и Ла-Плата начали свою борьбу за независимость.

Во время американской войны за независимость (1775—83) и позднее, во время францусской революции, возник обычай сажать деревья, как «символы растущей свободы». Во Франции эти деревья украшались «шапками свободы» (фригийскими колпаками). В Испании таких деревьев иногда не сажали.

«Джон Уингфильд, офицер гвардии, умерший от лихорадки в Коимбре (14 мая 1811 г.). Я знал его десять лет, в лучшую пору его жизни и в наиболее счастливое для меня время. В короткий промежуток одного только месяца я лишился той, которая дала мне жизнь, и большинства людей, которые делали эту жизнь сносною. Для меня – не вымысел эти стихи Юнга:

(Ночи, жалоба; ночь I).

«Мне следовало бы также посвятить хоть один стих памяти покойного Чарльза Скиннера Мэтьюза, члена Даунинг-Колледжа, если бы этот человек не стоял гораздо выше всяких моих похвал. Его умственные силы, обнаружившияся в получении высших отличий в ряду наиболее способных кандидатов Кембриджа, достаточно упрочили его репутацию в том кругу, в котором она была приобретена; а его приятные личные качества живут в памяти друзей, которые так его любили, что не могли завидовать его превосходству». (Прим. Байрона).

Уингфильду Байрон посвятил несколько строк в одном из своих школьных стихотворений, под заглавием: «Детския воспоминания». Мэтьюз, самый любимый из школьных друзей поэта, утонул, купаясь в реке, 2 августа 1811 г. Следующия строки из письма Байрона из Ньюстэда к своему другу Скрону Дэвису, написанные непосредственно вслед за этим событием, отражают в себе сильное впечатление утраты:

«Милейший Дэвис, какое-то проклятие тяготеет надо мной и над близкими ко мне людьми. В моем доме лежит мертвое тело моей матери; один из лучших моих друзей утонул в канаве. Что мне говорить, что думать, что делать? Третьяго дня я получил от него письмо. Дорогой Скроп, если можешь урвать минутку, приезжай ко мне: мне нужен друг. Последнее письмо Метьюза написано в пятницу, – а в субботу его уже не стало. Кто мог равняться с Мэтьюзом по способностям? Как все мы ему уступали! Правду ты говорил, что мне следовало рисковать моим жалким существованием ради сохранения его жизни. Сегодня вечером я собирался написать ему, пригласить его к себе, как приглашаю тебя, любезный друг. Как чувствует себя наш бедный Гобгоуз? Его письма наполнены только Мэтьюзом. Приезжай же ко мне, Скроп, – я почти в отчаянии, ведь я остался почти один на свете!» (7 августа).

Примечание Байрона к строфе ХСІ вызвало возражение со стороны Далласа: «Меня поразило», писал он, «что похвала Мэтьюзу сделана отчасти на счет Уингфильда и других, о ком вы вспоминали. Мне казалось бы совершенно достаточным сказать, что его умственные силы и способности были выше всякой похвалы, не подчеркивая того, что оне были выше способностей Музы, громко восхваляющей остальных». Байрон отвечал (27 авг. 1811 г.): «В своем примечании о покойном Чарльзе Мэтьюзе я говорил так искренно и чувствую себя до такой степени неспособным воздать должное его талантам, что это примечание должно быть сохранено в силу тех самых доводов, которые вы приводите против него. В сравнении с этим человеком все люди, которых я когда-либо знал, были пигмеями. Это был умственный гигант. Правда, Уингфильда я любил больше: это был самый старый и самый милый мой друг, один из немногих, в любви к которым никогда не раскаешься; но что касается способностей, – ах! Вы знали Мэтьюза!» В другом письме к тому же лицу (7 сент. 1811 г.) Байрон снова вспоминает о своих умерших друзьях: «В лице Мэтьюза я лишился вождя, философа и друга; в лице Уингфильда только друга, но такого, которому я хотел бы предшествовать в его последнем странствовании. Мэтьюз был действительно необыкновенный человек… На всем, что он говорил и делал, лежала печать бессмертия…»