Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

«Храм Юпитера Олимпийского, от которого осталось еще 10 колонн из цельного мрамора. Первоначально этих колонн было 150. Впрочем, некоторые предполагают, что они принадлежали Пантеону. (Прим. Байрона).

Олипмпиэйон или храм Зевса Олимпийского, на юго-восточной стороне Акрополя, на высоте около 500 ярдов от подошвы утеса, на котором он стоял, был начат Лизистратом, а закончен семьсот лет спустя императором Адрианом. Это был один из трех или четырех величайших храмов древнего мира. Самый храм был украшен с боковых сторон двумя рядами колонн, по 20 в каждом, а спереди и сзади – тремя рядами по 8 колонн, так что общее число колонн составляло 104: в 1810 г. оставалось только 16 «высоких коринфских колонн».

Строфы XI–XIV направлены против шотландского лорда Эльджина (1701–1841), собирателя древностей увезшего парфенонские и другие мраморы в Англию. Об Эльджине см. в III т. «Проклятие Минервы», где нападки на Эльджина еще яростнее.

(Прим. Байрона).

Корабль «Ментор», нанятый Эльджином для доставки в Англию груза, состоявшего из двенадцати ящиков с древностями, разбился у острова Чериго, в 1803 году. Секретарь Эльджина, Гамильтон, с большими усилиями спас 4 ящика; остальные были отысканы только в 1805 году.

В подлиннике не «вандалы», а готы:

Спутник Байрона Гобгоуз сообщает:

«На оштукатуренной стене капеллы Пандроса, примыкающей к Эрехтейону, были глубоко вырезаны следующие слова:

Шотландцы также находились среди волонтеров, которые вместе с ганноверскими наемниками участвовали в венецианском нашествии на Грецию в 1686 году.

«Не могу не воспользоваться позволением моего друга д-ра Кларка, имя которого не нуждается в рекомендации и авторитет которого сделает мое свидетельство в десять раз более веским: приведу из его весьма любезного письма ко мне следующий отрывок, могущий служить объяснением этих строк: «Когда последняя метопа взята была из Партепона и когда, снимая ее, рабочие лорда Эльджина разбили большую часть верхнего строения с одним из триглифов, тогда диздар, увидев разрушение здания, вынул изо рта трубку, залился слезами, и жалобным голосом сказал Лузиери: Τέλος! (конец!). Я сам при этом был». Этот диздар был отцом нынешнего диздара. (Прим. Байрона).

«Диздар – смотритель замка или форта. Это происшествие подробнее рассказано Кларком в его «Путешествиях по разным странам Европы, Азии и Африки» (1810—14, ч. II, стр. 483).

«По словам Зосимы, Минерва и Ахилл отогнали Алариха от Акрополя; другие же писатели говорят, что готский король вел себя здесь так же злонамеренно, как и шотландский лорд. Смотри Чэндлера». (Прим. Байрона).

Зосима – византийский историк. В действительности, вестготский король Аларих в 895 г. занял Афины без сопротивления и вывез из города все движимые сокровища, но не разрушал ни зданий, ни произведений искусства.

Афиняне верили, или притворялись, что верят, будто мраморные статуи кричали от стыда и тоски, когда их выносили из древних святилищ.

Собственно навес (Canopy).

«Чтобы камни и осколки не падали во время боя на палубу». (Прим. Байрона).

«Еще добавочное «бедствие человеческой жизни» – лежать в дрейфе при заходе солнца, в ожидании, пока самое заднее судно станет самым передним. Заметьте: хороший фрегат и хороший ветер, который, может быть, к утру переменится, но пока достаточен для десяти узлов!» (Прим. Байрона в рукописи).

Одним из любимых удовольствий Байрона было, как он сам говорит в одном из своих дневников, – выкупавшись где-нибудь в укромном месте, сесть на высоком утесе над морем и по целым часам смотреть на небо и на волны. «В жизни, как и в своих песнях, он был истинным поэтом», говорит сэр Эджертон Бриджес. «Он мог спать, и – очень часто спал, завернувшись в свой грубый серый плащ, на жесткой палубной скамье, когда кругом со всех сторон шумел ветер и вздымались волны; он мог поддерживать свое существование коркой хлеба и кружкой воды»…

Можно принять за верное, что Байрон описывает только то, что сам видел. Однако ни в его собственных письмах с Востока, ни в записках Гобгоуза мы не находим упоминания о посещении им Афона. Эта гора «гигантской высоты» (6350 футов) в одиноком величии поднимается над морем в виде белого известкового конуса. Если смотреть с известного расстояния, то Афонский полуостров (южная часть которого достигает 2000 футов высоты) будет ниже горизонта, так что Афон кажется выходящим прямо из моря. Байрон, по всей вероятности, так его и видел.

«Говорят, островом Калипсо была Гоза». (Прим. Байрона).

Страбон говорит, что Аполлодор упрекал поэта Каллимаха за то, что тот оспаривал мнение, будто остров Гоудус (Гози) был Огигией, островом Калипсо, хотя, как ученый, и должен был бы это знать.

«Мудрый Ментор, толкнув Телемака, сидевшего на краю утеса, сбросил его в море и сам бросился вместе с ним… Неутешная Калипсо возвратилась в свою пещеру и наполнила ее своими стенаниями». (Фенелон, «Телемак»).

«Новая Калипсо Байрона, г-жа Спенсер Смит (род. ок. 1785 г.), дочь барона Герберта, австрийского посла в Константинополе и вдова Спенсера Смита, английского резидента в Штутгарте. В 1805 г. она жила, для поправления здоровья, на морских купаньях в Вальданьо, близ Виченцы; когда в северной Италии появились наполеоновские войска, она вместе с своей сестрой, графиней Аттомс, уехала в Венецию. В 1800 г. генерал Лористон овладел этим городом, и вскоре затем г-жа Смит была арестована и в сопровождении жандармов отвезена на итальянскую границу, откуда ее хотели сослать в Валансьен. Об этом случайно узнал один сицилианский дворянин, маркиз де-Сальво, на которого красота пленницы произвела сильное впечатление. Он решился ее освободить. С его помощью и вместе с ним она бежала из Брешии; после разных приключений, беглецы благополучно прибыли в Грац, где жила другая сестра г-жи Смит, графиня Страссольдо.

История этого бегства подробно рассказана маркизом де-Сальво и герцогиней д'Абрантес. Байрон познакомился с Смит на Мальте и через нее послал своей матери, 15 сентября 1809 г., письмо, в котором сообщает некоторые подробности об этой «весьма необыкновенной женщине: «ее жизнь с самого начала так богата замечательными событиями, что в любом романе они показались бы невероятными… Она никогда не знала препятствий… возбудила ненависть Бонапарта участием в каком-то заговоре; много раз подвергала свою жизнь опасности, а ей нет еще и 25 лет… Со времени моего прибытия сюда я почти всегда находился в ее обществе. Я нашел в ней женщину очень красивую, очень воспитанную и крайне эксцентричную…».