Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

«Пять тысяч сулиотов, среди скал и в цитадели Сули, в течение восемнадцати лет оказывали сопротивление тридцати тысячам албанцев; наконец, цитадель была взята с помощью подкупа. В этой борьбе были отдельные эпизоды, достойные, пожалуй, лучших дней Греции» (Прим. Байрона).

«Монастырь и деревня З(Ц)ица находятся в четырехчасовом расстоянии от Янины, столицы пашалыка. В долине протекает река Каламас (древний Ахерон), образующая невдалеке от Цицы красивый водопад. Это, может быть, самое красивое место в Греции, хотя окрестности Дельвинахи и некоторые местности Акарнавии и Этолии и могут оспаривать пальму первенства. Дельфы, Парнасс, а в Аттике даже мыс Колонна и порт Рафти гораздо менее красивы, как и все виды Ионии или Троады; я мог бы, пожалуй, прибавить окрестности Константинополя; но, в виду их совершенно иного характера, сравнение едва ли уместно». (Прим. Байрона).

«Цица – деревня, населенная греческими крестьянами», говорит спутник поэта, Гобгоуз. «Может быть, во всем свете нет вида более романтического, чем тот, который открывается здесь с вершины холма. На переднем плане – легкая покатость, оканчивающаяся с обеих сторон зеленеющими холмами и долинами, в которых раскинулись виноградники и бродят многочисленные стада»…

Путешественники выехали из Превезы 1 октября и приехали в Янину 5-го. Оттуда они выехали 11 октября, к ночи прибыли в Цицу, 13-го уехали оттуда и 19-го были в Тепелени. Под вечер 11 октября, при приближении к Цице, Гобгоуз и албанец Василий поехали вперед, оставив Байрона с багажом позади. Стемнело. Как раз в то время, когда Гобгоузу удалось добраться до деревни, пошел проливной дождь. «Гром гремел, казалось, без перерыва; не успевало эхо прокатить в горах один удар, как над нашими головами уже разражался другой». Байрон со своим драгоманом и багажом находились всего в милях трех от Цицы, когда началась эта гроза. Они заблудились, и только после долгих странствований и разных приключений были приведены десятью провожатыми с факелами к какой-то хижине. Было уже 3 часа утра. Тут-то Байрон и написал «Стансы во время грозы».

В подлиннике не «монах», а caloyer – калугер.

«Так (калугер) называются греческие монахи». (Прим. Байрона).

Слово «Калугер» происходит от позднего греческого καλόγηρος,– «добрый старец».

«Мы вошли в монастырь, после некоторых переговоров с одним из монахов, через небольшую калитку, обитую железом, на которой очень заметны были следы сильных ударов и которую, действительно, прежде чем в этой местности водворено было спокойствие под могучим управлением Али, тщетно пытались разбивать шайки разбойников, постоянно появлявшихся то в том, то в другом округе. Настоятель, низенький, смирный человечек, угостил нас в теплой комнате виноградом и приятным белым вином, которое, до его словам, не вытоптано ногами, а выжато из гроздьев руками; и нам так понравилось все, нас окружавшее, что мы сговорились поселиться здесь по возвращении от визиря». (Гобгоуз).

В подлиннике «вулканическим» амфитеатром.

«Химариотския горы, по-видимому, были вулканическими». (Прим. Байрона).

«Байрон, вероятно, говорит о Керавнских горах, которые «до самой вершины покрыты лесом, но местами обнаруживают широкия пропасти среди красных утесов» (Гобоуз). Эти горы находятся к северу от Янины, между тем как Акрокеранские или собственно Химариотские горы тянутся с севера на юго-запад вдоль берега Мизии.

«Теперь называется Каламас». (Прим. Байрона).

Албанский плащ. (Прим. Байрона).

Положение древней Додоны у подошвы горы Томароса (гора Олоцика), в долине Чарковицы, было определено окончательно только в 1876 г. раскопками, произведенными Константином Карапаносом, уроженцем Арты. Сзади Додоны, на вершине цепи холмов, находятся дубовые поросли, может быть, происходящие от тех «говорящих дубов», которые возвещали волю Зевса О «пророческом источнике» комментатор Вергилия Сервий говорит, что «близ храма Зевса, по преданию, находился огромный дуб, из под корней которого вытекал ручей, передававший в своем журчании волю богов». Байрон и Гобгоуз, во время одной из своих экскурсий из Янины, рассматривали развалины амфитеатра и восхищались ими, не зная, что именно здесь-то и была Додона.

Мысль о том, что человек, прежде чем жаловаться на свою смертность, должен подумать о непрочности всего, что считается вечным и нерушимым, может быть, заимствована из знаменитого утешительного письма Сульпиция Севера к Цицерону, которое Байрон цитирует в примечании к строфе 44-й песни IV.

«В древности – гора Томарус». (Прим. Байрона).

«Река Лаос была в полноводье в то время, когда автор переезжал ее. Выше Тепалина она кажется такою же широкою, как Темза у Вестминстера; таково, по крайней мере, мнение автора и его товарища по путешествию. Летом она должна быт гораздо уже. Это, без сомнения, самая красивая река европейского Востока; ни Ахелой, ни Алфей, ни Ахерон, ни Скамандр, ни Каистер не могут равняться с нею по ширине и красоте». (Прим. Бтирона).

«Во время праздников Рамазана галерея каждого минарета украшается маленькими лампочками. Издали каждый минарет кажется светлой точкой на темном фоне неба, – «метеором», а в большом городе, где их много, они представляются роем огненных мух». (Тозер).

«Ночью мы не могли спать из-за постоянного шума на галерее, барабанного боя и громкого пения муэдзина» или певца, призывавшего турок на молитву с минарета мечети, находившейся рядом с дворцом. Этот певец был еще мальчик и пел свой гимн или «эраун» в тоне глубоко меланхолического речитатива. Первое восклицание он повторял четыре раза, все остальные слова – по два раза, и оканчивал свое исповедание веры, дважды выкрикивая, протяжно и пронзительно: «гу!» (Гобгоуз). Д'Осон приводит полный текст этого призыва: «Бог велик! (4 раза). Исповедую, что нет Бога, кроме Бога! Исповедую, что Магомет пророк Божий! Идите на молитву! Идите в храм спасения! Бог велик! Нет Бога, кроме Бога!»

Эти слова Байрона оказались пророчеством. 5 февраля 1822 г. произошло свидание между Али и Магометом-пашой. Когда последний встал, чтобы выйти из комнаты, Али пошел проводить его до дверей и, прощаясь, низко поклонился; в эту минуту Магомет выхватил кинжал и неожиданно поразил Али в сердце. Затем он спокойно вышел на галерею и сказал своей свите: «Али теналенский мертв». Голова Али была отослана в Константинополь. (Финлей. Ист. Греции).

«Намек на потерпевших крушение корнваллийцев». (Прим. Байрона).