Анри Лефевр - Производство пространства

Это тело нуждается в изучении; случалось, его скрывали, утаивали, но затем оно вновь оживало и воскресало. Быть может, история тела связана с историей пространства?

Тело, явленное нам со своими изъянами, но и своей мощью, своими победами, не поддается ясному (а на самом деле банальному и идеологическому) определению: его нормальное состояние трудно отличить от ненормального, здоровье – от патологии. Можно ли разграничить удовольствие и боль в том, что мы условно называем «природа» и что подчинено закону оплодотворения? Весьма сомнительно. Граница между ними – скорее творение рода человеческого, великое и зачастую извращенное творение, плод совместных усилий знания и искусства. Человечество платит за него очень дорого: разрывом между тем, что не поддается расщеплению, и тем, что расщеплять запрещено.

Продолжим перечисление того, что тело дарит пространству. Чувственно воспринимаемое пространство имеет основу, или фундамент, ground , или back-ground (хотя эти термины здесь не релевантны): запахи. Наслаждение и его противоположность, то есть, говоря философским языком, близость «субъекта» и «объекта», достигается именно через запахи и связанные с ними локусы. «Они двигаются вперед по подлеску, среди карликовых берез, изодранных медвежьими когтями и рогами северных оленей… На раненых сучьях следы снега и солнца, птичий помет; ухо ловит вскрик древесного сока, хлынувшего из глубоких корней, назойливое электрическое потрескивание насекомых, зов гниющей древесины в гниющем лесу, танец умирающих ветвей – они плесневеют и ломаются, распространяя смрад от земли до неба. Ноздри вдыхают лесное зловоние, электрическая гниль ближе гниющей человеческой плоти, разлагающегося мяса, тошнотворного дерьма и зараженной крови, ничто не пахнет хуже, чем угасающая жизнь, переставшая быть жизнью и еще не ведающая об этом. Спасибо, господа философы!..» [100]

Тяжелые, неприятные запахи компенсируются и уравновешиваются в природе чудесными ароматами душистых цветов, благоуханием плоти. Однако зачем подробно останавливаться на этом пространстве, отвергаемом гигиеной и дезинфекцией? Можно ли, вслед за Холлом, считать, что это явления антропологического или «культурного» порядка? И если некоторые «современные люди» действительно не любят запахи, надо ли рассматривать этот факт как причину и следствие развития индустрии моющих средств? Ответить на этот вопрос – задача культурных антропологов; мы лишь отметим, что исчезновение запахов наблюдается в современном мире повсюду.

Большая стирка, изгнание естественного аромата и зловония с помощью разного рода дезодорантов свидетельствуют, что торжество образности, зрелища, дискурса, чтения-письма – лишь отдельные аспекты более обширного процесса. Тот, кто привык помечать места, людей и вещи запахом (а таков каждый ребенок), нечувствителен к риторике. Переходный объект, то есть объект (в том числе эротический), за который «цепляется» желание, стремясь выйти за пределы своей субъективности и достичь «другого», принадлежит прежде всего к ольфакторной сфере.

Запахи нельзя расшифровать. Нельзя составить их перечень: он не будет иметь ни начала, ни конца. Они «информируют» о «глубинном» – о жизни и смерти. Они не образуют никаких релевантных оппозиций, разве что одну: начало жизни – конец жизни. У них нет иных каналов, кроме непосредственной связи между рецепторами и окружением; есть лишь нос и нюх. Обоняние, информация и одновременно прямой стимул к грубой реакции, блистательно воплощает животное начало – пока «культура», рациональность, образование, отмытое (чистое) пространство не приводят к его атрофии. Разве это не патология – таскать с собой атрофированный орган, предъявляющий свои требования?

Роза, не знающая, что она роза, не ведающая своей красоты (Ангелус Силезиус), не ведает и того, что испускает дивный запах. И хотя цветок уже пребывает во власти плода, он являет нам свое преходящее великолепие; он явлен как природа и «бессознательный» расчет, план, механизм жизни и смерти. Запах, щедрое насилие природы, не означает ничего; он есть и высказывает то, чем является, – непосредственной, яркой особенностью того, что занимает данный локус и выходит за рамки этого локуса, в его окрестности. Природный аромат и зловоние сообщают. Промышленное производство всегда дурно пахнет – и производит духи и ароматы; их наделяют «значением», а слова, рекламные слоганы, добавляют к ним означаемые: женщина, свежесть, природа, страна «Любен», «гламур». Но духи производят или не производят эротику, они о ней не говорят. Они делают данный локус волшебным – или оставляют таким, каким он был.

Вкусовые ощущения трудно отделить от запахов и ощущений тактильных (губ, языка). Однако они отличаются от запахов тем, что даны попарно; они образуют оппозиции: кислый – сладкий, соленый – сахарный. Следовательно, их можно кодировать и производить в соответствии с определенным кодом – поваренной книгой, где заданы правила одной из практик, производства вкусов. Но из них не складывается сообщение: кодировка наделяет их детерминантой, которой они сами по себе не имеют. Сладкое не отсылает к кислому, однако в сладкой кислинке и кисловатой сладости заложена своя прелесть. Сладкое противостоит и кислому, и горькому, хотя кислый вкус не совпадает с горечью. В данном случае социальная практика разделяет то, что в природе существует вместе; она нацелена на производство наслаждения. Вкусовые оппозиции обретают силу лишь в связи с другими качествами, относящимися к тактильным ощущениям: холодному и горячему, хрустящему и мягкому, гладкому и шероховатому. Из социальной практики, именуемой «кухня», искусства обращаться с огнем и льдом, варить, тушить, жарить возникает реальность, наделенная, так сказать, человеческим, «гуманным» смыслом, хотя гуманизм обращается к ней редко; ибо традиционный гуманизм, равно как и современная его противоположность, почти не ведает наслаждения, также довольствуясь словами. В сердцевине тела есть почти нередуцируемое (несмотря на все усилия) ядро, «нечто» еще не дифференциальное, но и не индифферентное и не недифференцированное, – тесный союз вкусов и запахов в изначальном пространстве.

Перед нами нечто гораздо большее и совсем иное, чем опосредованное телом соприсутствие пространства и Эго (как изящно выразился бы философ). Спациальное тело, превращаясь в тело социальное, не вступает в некий предсуществующий мир; оно производит и воспроизводит, воспринимает воспроизведенное или произведенное им. Тело несет в себе свои свойства и пространственные детерминанты. Воспринимает ли оно их? В чувственной практике восприятие правого и левого должно проецироваться на и в вещи, быть ими маркированным. В пространство надо ввести, то есть произвести двойные детерминанты: оси координат и круглую шкалу, направление и ориентиры, симметрию и асимметрию. Все условия и принципы латерализации пространства заложены в теле, но их еще следует реализовать так, чтобы правое и левое, верх и низ были обозначены, маркированы и позволяли делать выбор (для жеста, действия).