Дайана Койл - ВВП. Краткая история, рассказанная с пиететом

Но рост ВВП в развивающихся странах в течение 2000-х годов, а также головокружительный подъем в странах БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай) и в несколько меньшей мере в странах с формирующимися рынками таил в себе угрозу, воспитав у биржи гордыню. Тут и там гласили о «новой парадигме» экономического роста, будто бы возникшей благодаря технологиям и росту производительности. День ото дня на прилавках книжных магазинов появлялись книги вроде «Индекс Доу – 36 000» или «Иррациональный оптимизм» (термин, изобретенный Аланом Гринспеном) [80]. Некоторые экономисты поспешили предостеречь: если пузырь лопнет, катастрофы избежать не удастся [81]. Но большинству было спокойнее верить, что финансовые рынки как-нибудь выплывут, чем пророчествовать о катаклизмах, рискуя навлечь на себя гнев. Идти в разрез с мнением остальных и делать резкие и неприятные прогнозы решались только самые смелые. Кроме того, были веские основания полагать, что даже если рынки покатятся вниз, американская ФРС найдет выход из ситуации, поскольку после 1987 г. в период председательства Гринспена такой сценарий повторялся неоднократно. На монетарную политику смотрели как на надежное средство стимулирования экономики, способное спасти биржу, если ей потребуется помощь. По сути дела, сам председатель ФРС был одним из наиболее горячих приверженцев «новой парадигмы».

Теперь мы хорошо знаем то, чего не знали до 2008 г.: финансовые рынки порождают не только иррациональный оптимизм, но и массовое мошенничество, обман (включая самообман) и манипулирование рынком. Не говоря уже о полной потере нравственных ориентиров, которая затронула и финансовый, и корпоративный мир, вызвав отвратительные проявления алчности. Даже теперь большинство представителей финансовой и деловой элиты искренне не понимают, насколько дико выглядят их нравственные стандарты. Многие недоумевают, почему их так несправедливо третируют, обвиняя в финансовом и экономическом кризисе. Этот ход мысли – что есть только несколько «гнилых яблок», а в целом система управления финансовой отраслью и большими компаниями исправна, – тоже не лишен заносчивости.

Ну и как в классической трагедии, за гордыней последовало безумие. Приступов безумия хватало. Бонусы в миллионы долларов и фунтов стерлингов, которые элита выплачивала сама себе (ведь комитеты по вознаграждениям, в свою очередь, состояли из тех же самых людей). Токсичные финансовые инструменты, наплодившие риски и ставшие источником заражения. Успокоительный самообман и бездействие регулирующих органов, слишком близко сросшихся с представителями делового мира, которых они должны были опекать. Но прежде всего, утрата целеполагания – чему должен служить бизнес? Максимизации краткосрочной прибыли или даже акционерной стоимости своих инвесторов? Или же все-таки производству товаров и оказанию услуг потребителям на взаимно выгодной основе, пусть и неведомым для самих потребителей образом? Ведь увеличение прибыли и стоимости акций – это побочный эффект, а не самоцель [82].

Сюжет трагедии близился к развязке, и настал черед Немезиде появиться на сцене. В середине 2000-х годов, несмотря на недавний опыт финансового краха в Азии и взрыв пузыря доткомов в 2001 г., так называемая англо-саксонская версия капитализма выглядела безупречной. Ее величие прославляли такие публицисты, как Томас Фридмен, автор книг «Лексус и олива» и «Плоский мир» [83]. Их главный посыл можно выразить так: пускай начатое путешествие не доставляет вам большого комфорта, но обратной дороги нет, ведь капитализм победоносно проникает во все уголки мира. И все-таки сомнения в правоте подобной точки зрения начали копиться еще до окончания 2007 г., когда наступил финансовый кризис.

В частности, было видно, что страны БРИК не только успешно развиваются, но и угрожают затмить Запад. Аббревиатура БРИК пришла в голову Джиму О'Нейлу, экономисту Goldman Sachs. В 2001 г. он опубликовал доклад, где отмечалось, что экономики с формирующимися рынками стремительно растут и вскоре могут потеснить ведущие развитые страны по уровню ВВП. Исторические оценки, данные Мэддисоном, указывали, что по уровню ВВП и ВВП на душу населения в 1800 г. Китай был близок к ведущим экономикам того времени – Великобритании, Франции и Нидерландам. На самом деле, как полагают историки экономики, Китай был даже богаче, пока не наступила промышленная революция [84]. Затем в Китае начался застой, в то время как Запад стремительно рос и вырывался вперед. Затем высокую цену – не только человеческую, но и экономическую, – Китаю пришлось уплатить за коммунистический период: после Второй мировой войны произошло снижение душевого ВВП. По оценкам Мэддисона, в 1970 г. среднестатистический житель Китая находился на том же уровне благосостояния, что и в 1000 г. Но уже в 1981 г., когда Дэн Сяопин предпринял первые осторожные шаги по направлению к либерализации, экономика начала нестись во всю прыть. И хотя уровень ВВП на душу населения в Китае все еще далек от западного, совокупный объем ВВП страны уже превышает или скоро превысит ВВП США [85]. При текущих среднегодовых темпах роста ВВП, составляющих чуть более 9 %, ВВП Китая удваивается каждые восемь лет.

Едва ли такие темпы роста удастся сохранить. Не только потому, что наиболее легкий этап догоняющего развития будет пройден, но потому, что Китай столкнулся с новыми демографическими и социальными вызовами: стремительно стареющее население, превышение численности мужчин над женщинами из-за политики одного ребенка в семье, низкий доступ к общественным благам и пенсионному обеспечению и, возможно, полоса политической нестабильности. Сюда же можно добавить и долговой навес, образовавшийся вследствие пузыря на рынке недвижимости. Несмотря на все это, Китай бесспорно возвысился на политической и экономической арене мира. Экономический успех Китая во многом обусловлен его интеграцией в международные торговые и инвестиционные потоки, его активным экспортом в западные страны и инвестициями за рубеж. Огромное число товаров, используемых в производстве или потреблении на Западе, полностью или частично сделаны в Китае. В глобальных логистических цепочках китайские порты – это ключевые звенья. Как бы ни были велики опасения на Западе потерять рабочие места в пользу Китая и других стран Восточной Азии, любая попытка вернуть прежний облик целому множеству глобальных промышленных отраслей принесла бы один вред. Попросту говоря, мы зависим от Китая, где находятся производства большой доли товаров обрабатывающей промышленности. Зависимость Америки станет еще нагляднее, если учесть, что Китай держит более триллиона долларов в казначейских бумагах США, благодаря чему американское правительство способно финансировать дефицит бюджета (хотя такая зависимость носит двусторонний характер).