Тэд Уильямс - Трон из костей дракона. Том 2

« Вне всякого сомнения, наступило время Звезды Завоевателя … – так написал доктор, предупреждая, что, скорее всего, на длительное время это будет его последним письмом к Тиамаку, но потребуется его помощь. Моргенес сообщал: – … если определенные ужасные вещи, на которые – так говорят – намекает печально известная и потерянная книга, написанная священником Ниссесом …».

Когда Тиамак в первый раз отправился в Кванитупул после получения послания, принесенного воробьем, он спросил у Миддастри, купца из Пердруина, с которым иногда пил пиво, что за ужасные события произошли в Эрчестере, эркинландском городе, где жил Моргенес. Миддастри ответил, что он слышал о конфликте Верховного короля Элиаса и короля Эрнистира Ллута, но все говорят про ссору между Элиасом и его братом принцем Джошуа, а больше купец ничего не знал. Тиамак, который после получения письма от Моргенеса ожидал более серьезных и скорых опасностей, почувствовал себя лучше. И все же послание доктора продолжало его мучить.

«Печально известная потерянная книга…» Как Моргенес сумел узнать его тайну? Тиамак никому о ней не рассказывал; он хотел сделать сюрприз доктору, планируя навестить его следующей весной, когда собирался впервые двинуться на север от Пердруина. А теперь получалось, что Моргенес что-то знает о его призе – но почему он ничего не написал? Почему только намекал, говорил загадками и подсказывал, точно краб, осторожно вытаскивающий рыбью голову из одной из ловушек Тиамака?

Вранн поставил чашку с чаем и начал перемещаться по комнате с низким потолком, почти все время оставаясь на корточках. Горячий кислый ветер усилился, дом на высоких сваях начал слегка раскачиваться, и солома на крыше по-змеиному зашипела. Тиамак порылся в деревянной шкатулке в поисках сокровища, завернутого в листья и тщательно спрятанного под стопкой пергаментов, – он сам переписал «Совранские зелья целителей Вранна» и втайне считал это своей «великой работой». Когда он, наконец, нашел то, что искал, Тиамак достал пергамент и развернул, едва ли не в первый раз за последние две недели.

Когда он положил его рядом со своей расшифровкой сообщения Моргенеса, его поразил контраст между ними. Предложения в послании доктора были тщательно выведены чернилами из черного корня на дешевом пергаменте, ставшем таким тонким, что, если поднести к нему горящую свечу на расстояние ширины ладони, он мог мгновенно вспыхнуть. А в другом труде, главной ценности Тиамака, написанном на куске плотно натянутой кожи или шкуры, красновато-коричневые слова, словно безумные, разбегались по странице, как будто автор работал, сидя верхом, или во время землетрясения.

Этот последний пергамент был жемчужиной коллекции Тиамака – по правде говоря, если он правильно определил его происхождение, мог стать самым ценным предметом любой коллекции. Тиамак нашел его в огромной груде старых пергаментов у торговца в Кванитупуле, которые тот продавал для тренировки в письме. Торговец не знал, кому принадлежала коробка с бумагами, он приобрел ее вслепую где-то в Наббане. Опасаясь, что удача ему изменит, Тиамак не стал больше задавать вопросов, а сразу купил коробку вместе с другими старыми пергаментами, заплатив за них одну блестящую монетку – наббанайскую кини.

Он снова посмотрел на пергамент – хотя читал его больше раз, чем послание Моргенеса, если такое вообще было возможно, – и в первую очередь верхнюю его часть, которая пострадала значительно меньше и заканчивалась буквами «…АРДЕНВИРД».

Неужели к нему попала знаменитая пропавшая книга Ниссеса «Дю Сварденвирд»? И как мог Моргенес об этом узнать? Тиамак еще никому не рассказывал о своей счастливой находке.

Под заголовком шли северные руны, в некоторых местах размазанные, в других часть знаков рассыпалась в ржавую пыль, но в целом они оставались вполне разборчивыми и были написаны на архаическом наббанайском языке, который использовали пять столетий назад.

Под странным стихотворением стояла подпись крупными неровными рунами: «НИССЕС».

И, хотя Тиамак очень долго смотрел на страницу, вдохновение оставалось все еще вне его досягаемости. Наконец, вздохнув, он завернул древний свиток в листья и убрал в деревянный ящик.

Так чего же хотел от него Моргенес? Чтобы он отправился в Хейхолт и отдал пергамент ему? Или его следует отнести кому-то из других мудрых – женщине-ведьме Джелой, толстому Укекуку в Иканук или человеку, живущему в Наббане? Возможно, разумнее всего дождаться нового послания Моргенеса вместо того, чтобы действовать поспешно, без полного понимания того, что происходит. В конечном счете, учитывая новости, которыми с ним поделился Миддастри, до того момента, когда реализуются опасения Моргенеса, еще много времени, и вполне можно отложить решение до следующего письма доктора.

«Время и терпение, – посоветовал себе Тиамак, – время и терпение».

За окнами под суровыми порывами ветра застонали ветви кипариса.

Дверь комнаты распахнулась. Санфугол и леди Воршева вскочили на ноги, чувствуя себя виноватыми, словно их поймали за непристойным занятием, хотя они находились в разных концах покоев. Пока оба широко раскрытыми глазами смотрели на вошедшего, лютня менестреля, прислоненная к стулу, поехала и упала ему на ноги. Он поспешно подхватил ее и прижал к груди, словно пострадавшего ребенка.

– Проклятье, Воршева, что ты наделала?! – вскричал Джошуа.

Встревоженный герцог Изгримнур стоял в дверном проеме у него за спиной.

– Успокойся, Джошуа, – сказал он, потянув принца за серую куртку.

– Только после того, как я узнаю правду у этой… женщины, – прорычал Джошуа. – А до тех пор не вмешивайся, старый друг.

Румянец вернулся на щеки Воршевы.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Ты влетаешь в двери, точно бык, а потом начинаешь выкрикивать вопросы. Чего ты хочешь?

– Не делай из меня глупца, – мрачно сказал Джошуа. – Я только что разговаривал с капитаном стражи ворот; уверен, он отчаянно жалеет, что я его нашел, в такой ярости я находился. Он сказал, что Мириамель вышла из ворот вчера до полудня с моего разрешения, а значит, без всякого разрешения, но у нее был фальшивый документ с моей печатью!

– И почему ты на меня кричишь? – высокомерно спросила Воршева.