Тэд Уильямс - Трон из костей дракона. Том 1

По мере того как луна скользила по теплому небу, направляясь к полуночи, шаги Саймона становились все более тяжелыми. Казалось, кладбище не имеет конца – ему приходилось преодолевать невысокие холмы, когда он проходил мимо старых каменных зубов, одиноких и стоявших вертикально или клонившихся друг к другу, точно дряхлые старики во время беседы. На пути у него то и дело возникали полузасыпанные колонны, он постоянно спотыкался на неровной земле с множеством кочек и ямок, и каждый шаг давался ему с трудом, словно он шел по глубокой воде.

Шатаясь от усталости, Саймон споткнулся об очередной невидимый камень и тяжело повалился на землю. Он попытался подняться, но его ноги стали подобны мешкам с мокрым песком. Саймон прополз короткое расстояние и остался лежать на склоне заросшего травой небольшого холма. Что-то давило ему на спину, и он неловко повернулся на бок, но и эта поза оказалась неудобной, он лежал на сложенном манускрипте Моргенеса, засунутом под ремень.

От усталости у него сами собой закрывались глаза, но он протянул руку и попытался понять, что воткнулось ему в бок. Оказалось, что это кусок проржавевшего металла со множеством дыр, точно проеденное червями дерево. Саймон попробовал его вытащить, но он не поддавался. Возможно, остальная часть уходила глубоко внутрь холма, и его держала земля, – наконечник копья? Пряжка ремня или наголенник, чей владелец уже давно стал пищей для травы, на которой лежал Саймон? В голове у него бродили смутные мысли о телах в глубоких могилах и о плоти, когда-то полной жизни, а теперь истлевшей в темноте и тишине.

Когда сон наконец его пленил, Саймону показалось, будто он вновь попал на крышу часовни. Внизу распростерся замок, только он был из сырой, рассыпавшейся земли и слепых белых корней. Люди в замке спали уже очень давно, беспокойно метались на своих кроватях, им снились тревожные сны, и они слышали, как Саймон расхаживает по крыше у них над головами.

Теперь он шел – или ему это снилось – вдоль черной реки, которая с шумом набегала на берег, но совсем не отражала света, точно текучая тень. Его окружал туман, и он ничего, кроме темной дымки, не различал на земле, у себя под ногами. Из темноты у него за спиной доносилось множество голосов, их бормотание мешалось с невнятным журчанием черной воды, они приближались, шуршали, точно ветер в листве.

Однако ни дымка, ни туман не скрывали дальнего, более низкого берега реки. Трава там уходила далеко вперед, за темную ольховую рощу, до самого подножия гор. Все, что находилось за рекой, было темным и сырым, словно наступил рассвет или спустились сумерки; но затем среди холмов промчалось эхо трелей соловья, и он понял, что сейчас вечер. Все вокруг казалось ему замершим и неизменным.

Саймон вглядывался в дальний берег через журчавшую реку, и ему удалось увидеть стоявшую у кромки воды женщину, одетую во все серое, с длинными прямыми волосами, обрамлявшими лицо, в руках она что-то держала, крепко прижимая к груди. Когда она посмотрела на Саймона, он понял, что она плачет. И ему вдруг показалось, что он ее знает.

– Кто вы? – крикнул он.

Его слова умерли, как только слетели с губ, их поглотило влажное шипение реки. Женщина, широко раскрыв черные глаза, смотрела на него так, словно хотела запомнить каждую черту.

– Сеоман, – наконец заговорила она. Ее голос долетал до него, словно по длинному пустому коридору, тихий и пустой. – Почему ты не идешь ко мне, сын мой? Здесь ужасно печальный и холодный ветер, а я так долго тебя жду.

– Мама? – Саймон ощутил нестерпимый холод.

Казалось, тихое журчание воды окружило его со всех сторон.

– Мы так давно не встречались, мой красивый малыш, – снова заговорила женщина. – Почему ты не идешь ко мне? Почему не идешь, чтобы осушить материнские слезы? Ветер холоден, но река теплая и нежная. Иди сюда… разве ты не перейдешь реку ради меня? – Она протянула к нему руки, и на ее губах появилась улыбка.

Саймон двинулся к звавшей его потерянной матери по мягкому речному берегу в сторону смеявшейся черной реки. Женщина протянула к нему, своему сыну, руки.

И тут Саймон увидел, что она прижимала к груди, а теперь держала в одной из вытянутых рук. Кукла… сплетенная из камыша, листьев и стеблей травы. Но она почернела, сморщенные листья оторвались от стеблей, и Саймон вдруг понял, что ничто живое не способно пересечь реку и оказаться в сумрачной стране. Он остановился у кромки воды и посмотрел вниз.

В чернильной воде он увидел слабое сияние, и у него на глазах три изящных блестящих предмета стали приближаться к поверхности. Шум реки изменился, превратился в покалывавшую кожу неземную музыку. Вода бурлила и кипела, скрывала истинную форму предметов, но у Саймона возникло ощущение, что при желании он может протянуть руку и к ним прикоснуться.

– Сеоман!.. – снова позвала его мать.

Он поднял глаза и увидел, что она значительно дальше, чем прежде, и продолжает удаляться, словно серая земля стала течением, уносившим ее от него.

Она широко расставила руки в стороны, и ее голос стал символом одиночества, холодного желания обрести тепло, безнадежная мечта мрака отыскать свет.

– Саймон… Саймон!.. – это был крик отчаяния.

Он неподвижно сидел на траве у подножия древней пирамиды из камней. Луна все еще висела высоко в небе, но ночь стала холодной. Завитки тумана ласкали разбитые камни вокруг, и сердце отчаянно колотилось в груди Саймона.

– …Саймон… – прилетел к нему из темноты далекий крик.

Да, конечно, его звала женщина в сером, ее едва слышный голос доносился со стороны окутанного туманом кладбища, по которому он прошел, – но он видел лишь крошечную раскачивавшуюся фигуру, далекое мерцание в прильнувшем к земле тумане, что крался по холмам, но Саймон не мог отвести от него глаз, и сердце рвалось у него из груди. Он побежал, побежал так, словно сам дьявол преследовал его с протянутыми к нему руками. Темная громада Систерборга вставала над укрытым пеленой горизонтом, его со всех сторон окружали холмы, а Саймон бежал, и бежал, и бежал…

Через тысячу быстрых ударов сердца Саймон наконец перешел с бега на неровный шаг. Он не мог бы бежать дальше, даже если бы за ним гнался архидемон: он был измучен, хромал, ему ужасно хотелось есть. Страх и смятение висели на нем, точно мантия из цепей; сон напугал его так сильно, что он чувствовал себя еще более слабым, чем до того, как заснул.

Он брел вперед, стараясь, чтобы замок неизменно оставался за спиной, и чувствовал, как воспоминания о лучших временах уходят все дальше, оставляя ему лишь тончайшие нити, все еще связывавшие его с миром солнечного света, порядка и безопасности.

«Какие чувства я испытывал, когда тихо лежал на сеновале? Теперь у меня в голове ничего не осталось, только слова. Нравилось ли мне находиться в замке? Спал ли я там, может быть, бегал, ел и разговаривал?…»